Великая Отечественная война уходит все глубже в историю. Все меньше становится очевидцев того страшного времени, тем ценнее они. 83-летний Игорь Андреевич Припачкин до сих пор с ужасом вспоминает тот день, когда окончательно понял, что мирное время кончилось.

«ЕСЛИ БЫ У БРАТА НЕ ПРИХВАТИЛ ЖИВОТ, НАС БЫ ТОЖЕ УБИЛИ»

— День 22 июня 1941 года запечатлелся в памяти с фотографической четкостью, — рассказывает Игорь Андреевич. — Мы собрались гулять в парк культуры и отдыха имени Кагановича (позднее — «Динамо»). Помню, отец был в полотняных брюках, белой рубашке, ботинки зубной пастой начистил. Тогда на одном проспекте Революции около десятка парков было, кстати.

Поехали на трамвае № 3 в парк. Там гуляли, услышали шум. Все ринулись к репродукторам, отец и меня потянул туда. Транслировали речь Левитана о том, что война началась. Отцу как инструктору райкома партии срочно нужно было на работу. Трамваи были забиты до отказа — пошли пешком.

Был солнечный день, и вдруг налетели тучи. Врезал ливень сильнейший, идти было невозможно. Остановились под деревом, отец отломил кусок коры. Потом долго хранили его в коробочке — как память.

До поры до времени мы с братом (мне было шесть лет, ему — три) толком не понимали, что идет война. В жизни города почти ничего не изменилось. Разве что клеили бумажные кресты на окнах, чтобы не лопнули при бомбежках. Да еще во время фашистских налетов бегали в бомбоубежище — одно у нас прямо в доме было (мы жили на проспекте Революции недалеко от нынешнего Дома офицеров), другое — у Чернавского моста. В продуктах недостатка не было.

Папа с мамой (она фармацевтом трудилась), понятное дело, пропадали на работе. А мы с братом бегали по Воронежу , играли. Обычное детство. По-настоящему поняли, что такое война, только 13 июня 1942 года.

В тот день мы с братом собрались погулять в парк Пионеров. Уже вышли из дома, и тут у него прихватил живот. Вернулись домой, он сел на горшок. Потом снова вышли, и тут завыла сирена. Мы стояли на крыльце, а мимо поехали «Скорые», другие машины. А в них детские трупы набросаны, руки, ноги свисают. Проспект Революции в крови был. Страшно…

С того дня нарастала тревога. Через месяц-полтора в Воронеж вошли фашисты.

«НЕМЦЫ ПРИДУТ — МЫ ВАШЕЙ КРОВЬЮ КРЫШИ КРАСИТЬ БУДЕМ»

Мы с мамой и братом уехали в одном из последних эшелонов. Отец запихнул в вагон маму, подал в окно нас, ребятишек, и чемодан с фотографиями и детскими вещами. Все, что оставили в доме, потом сгорело.

Сначала мы думали уехать в Новосибирск . Но в Поворино догнали немцы, разбомбили поезд. Когда шел обстрел, мать затащила нас с братом под вагоны и не давала высунуться. Меня прямо за штаны назад тащила: там пули свистели трассирующие — зеленые, синие, красные. Интересно же, тянуло посмотреть…

Однако поезд разбомбили, надо было думать, как дальше быть. Мать решила ехать к сестре в Ташкент , она там жила с мужем — летчиком дальней авиации. Удалось попасть в теплушку, где ехали евреи-беженцы. Раньше-то мы ехали в пассажирском поезде, а теперь пришлось испытать все «прелести» военной дороги: голод, вши. Когда до Ташкента добрались, мама принесла огромный арбуз, орехи, виноград. Мы с братом немного отъелись.

В семье маминой сестры нам жилось хорошо, но вскоре летчика перебросили на Дальний Восток, и нас из военной части попросили. Пришлось переехать на окраину Ташкента. А там разные люди жили, в том числе бывшие басмачи. Старики из их числа говорили: «Немцы придут — мы вашей кровью крыши красить будем». Но их все-таки мало было. В основном к нам хорошо относились. Даже враги советской власти — их привезли из Латвии , Литвы , Ленинграда на строительство Чирчикской ГЭС . Помню, присутствовал на спиритическом сеансе. Круглый стол, свечой блюдце с черной стрелкой нагревали, оно по какой-то причине начинало ездить по круглому листу бумаги, на котором были буквы и цифры. Вопросы задавали, потом записывали ответы «духов». Мы с братом сидели по темным углам, страшно было.

Вскоре начался голод. Помню затируху ели: в воду насыпали муку, если был, небольшой кусочек мяса. Праздником были посылки отца с фронта — в них были масло, сахар, консервы.

«ПОСЛЕ ВОЙНЫ У МЕНЯ БЫЛ ЦЕЛЫЙ АРСЕНАЛ ОРУЖИЯ»

В январе 1943 года Воронеж освободили, и отца уволили из армии — Воронеж надо было восстанавливать. Выделили полуразрушенный дом — туда мы и приехали с мамой назад, и снова стали жить все вместе.

Когда ехали из Узбекистана , в Аральске остановились, а там горы соли. Набрал мешок. Эти запасы нас тогда очень выручили. Соль в освобожденном Воронеже можно было обменять на буханку хлеба, кусок мяса, молоко.

Мы не голодали — прямо на проспекте тогда у нас огород был. И мама, и папа родом из деревни. Так что у нас и картошка была, и помидоры, и морковь, и капуста. Сады заросли за время боевых действий — в них много было яблок, груш, слив.

20 мая в школе кончались занятия, и мы снимали обувь, все лето бегали босиком. Разве что когда в кино раз в месяц завозили новый фильм, тогда надевали ботинки. «Спартак» и «Пролетарий» еще деревянные были.

После войны много оружия по городу валялось, особенно много было его в районе СХИ и нынешнего аэродрома «Балтимор ». У меня, мальца, был карабин, два автомата — ППШ и немецкий, обрез. Старшие у нас только пистолеты отбирали и красивые немецкие ножи. Гранаты как-то домой приволок, додумался, сунул под кровать. За это меня отец выдрал как сидорову козу. Попало мне тогда сильно от него и второй раз. Я вышел стрелять из обреза по воробьям, чуть в соседку не угодил. По делу, одним словом, получил. В домах, точнее, кирпичных стенах (изнутри их фашисты выжгли, когда в городе были), валялись вещи, книги. Прямо на земле.

Перед Днем Победы несколько ночей не спали — все ждали, когда объявят, что войне конец. 9 мая после сообщения по радио мужики выскочили во двор, стали из пистолетов в небо палить.

Детство у меня было самое обычное для тех времен. Наблюдаю за нынешними ребятишками. Вроде и знают они много, и компьютером владеют, а все же мне кажется, мы тогда самостоятельнее были.