• На Московском Урбанистическом Форуме говорилось о возможности высотной застройки и уплотнения центра Москвы с пятисот тысяч до двух миллионов человек.
• Неотъемлемый атрибут любого современного мегаполиса — небоскреб. Высотные здания — следствие уплотненности мира, где на маленьком участке сконцентрировано много людей.
• Небоскребы в городе должны строиться не стихийно, а по общему комплексному плану и регламенту.
• Будущее за небоскребом: люди всегда будут пытаться достучаться до небес.

Сергей Медведев: Будущее не наступило, но показалось. Летом 2019 года на Московском урбанистическом форуме была организована дискуссия о высотной застройке центра Москвы, где, в частности, говорилось, что центр надо уплотнять: сейчас там живет полмиллиона человек, а может жить до двух миллионов. Это ставит вопрос: сколько небоскребов вынесет Москва? Превратятся ли российские города в своего рода азиатские высотные кластеры? И какова функция небоскребов в современной цивилизации?

Корреспондент: Проект высотной застройки центра Москвы, представленный на Московском Урбанистическом Форуме, вызвал переполох в профессиональном сообществе архитекторов и градозащитников. Строительство небоскребов в столице датируется еще 1953 годом, когда на Воробьевых горах возникло здание МГУ, высота которого составила 240 метров.

Сегодня небоскреб — это неотъемлемый атрибут любого современного мегаполиса. Высотные здания говорят об уплотненности мира, где на маленьком участке сконцентрировано много людей. Стремление к компактности и вертикальный рост городских строений давно стали общей тенденцией для многих столиц, а их внутренняя конструкция напоминает «город в городе», где люди могут делать все, не выходя на улицу.

По оценкам агентства ЦИАН, этажность домов в городах-миллиониках в сравнении с советским периодом возросла в 2,2 раза, а по сравнению с 90-ми годами — на 50%. Многие эксперты уверены, что города и дальше будут расти вверх вместе с инфраструктурой и лет через 50 такие здания превратятся в огромные автономные комплексы, которые позволят людям работать, отдыхать и заниматься спортом, не покидая пределов ансамбля.

Сергей Медведев: У нас в гостях Сергей Скуратов , архитектор, президент компании «Сергей Скуратов Architects», профессор Международной Академии Архитектуры, и Сергей Ситар , архитектор, критик, редактор журнала «ПРОЕКТ International», ведущий преподаватель архитектурной школы МАРШ.

Относительно небоскреба на Мосфильмовской рассказывали довольно интересную историю, связанную с недавно умершим Юрием Лужковым, — о том, каким образом ваш небоскреб сохранил свой прежний формат.

Сергей Скуратов: Да, в 2010 году случилась такая не архитектурная история, когда были финансовые сложности и у компании ИНТЕКО, возглавляемой Еленой Батуриной, и у компании «Донстрой», которая была застройщиком этого дома на Мосфильмовской. Надо знать это время и понимать, что небоскреб практически уже достраивался, он, как все, что делала компания «Донстрой», рос во время проектирования и во время строительства. Правила игры тогда были немножко другие, но все играли по ним. Согласование окончательной высотности в 230 метров несколько запаздывало, не успевало за строительством. В какой-то момент произошла финансовая нестыковка у компании ИНТЕКО, возник финансовый конфликт между нею и компанией «Донстрой». Юрий Михайлович объективно должен был защищать интересы собственной жены, тем не менее, он тогда издал указ о том, чтобы отрезать чуть ли не половину небоскреба.

Приехал Первый канал, я давал интервью и очень демонстративно перед экраном телезрителей Первого канала отломал от небоскреба ровно половину и показал всем: вот, смотрите, что хочет сделать с домом наш замечательный мэр, вопрос — где он был раньше? Я в сердцах, эмоционально сказал, что если мэр таким образом решает градостроительную задачу, так относится к зданиям, на которые потрачена куча денег, и к ожиданиям жильцов, то можно предположить, что судьбу этого небоскреба решит другой мэр. Буквально через месяц Дмитрий Медведев отправил Юрия Михайловича в отставку. Все говорят: Скуратов снял Лужкова.

Сергей Медведев: Небоскреб — это всегда история, связанная с властью. Это очень символическая история, важная для любой власти, которая пытается утвердиться при помощи высотных маркеров.

Сергей Ситар: Конечно, инстинктивно любой небоскреб ассоциируется, прежде всего, с вавилонской башней, с неким самоутверждением. Кроме того, это довольно старая типология. Речь о многоэтажных сооружениях, которые были в Древнем Риме. В Йемене есть замечательный город Шибан, который еще в 30-е годы прозвали «Чикаго пустыни», там они просто глинобитные. Инсулы были не только в Древнем Риме, но и во всех колониях, по всему Средиземноморью.

Но с другой стороны, небоскреб в нашем современном понимании — это вещь, очень тесно связанная с капитализмом. Если начать с экономики, то здесь совершенно прозрачная логика — это логика конвейера. Такое же пятно, но гораздо большая этажность, соответственно, дополнительный квадратный метр застройщику дешевле.

Сергей Медведев: Одним из соавторов небоскреба был, наверное, Отис, легендарный изобретатель лифта: без лифта не было бы небоскреба.

Вы еще строите две башни для Сити, в том числе, как я понимаю, самую высокую жилую башню Европы?

Сергей Скуратов: Два комплекса. Один комплекс, Capital Tower — это три супертонких небоскреба высотой 270 метров, которые стоят на границе Краснопресненского парка и Экспоцентра. На этом месте раньше были надувные корты, и любители тенниса меня, конечно, очень сильно за это не любят. А второй небоскреб — это One Tower на Красногвардейской улице. Там больше ста этажей — это примерно 430 метров высоты.

Сергей Медведев: А Останкинская башня сколько?

Сергей Скуратов: 525, но это все-таки шпиль, игла. А тут жилой небоскреб, в котором первые 15-20 этажей — это работа, а дальше жилье. Пока это достаточно стереотипная типология, потому что люди не очень хотят жить внизу: вокруг много жизни, транспорта, все бурлит… Первые три этажа — это ритейл, спорт, детский сад, инфраструктура, а дальше жилые квартиры по достаточно современной плотной типологии. Но это все-таки жилье на продажу.

Сергей Медведев: Для кого в первую очередь строится небоскреб? Они жилые, или это идея больше для бизнеса, для офисов?

Сергей Скуратов: Существуют три типологии небоскребов: небоскребы офисные, небоскребы чисто отельные и небоскребы жилые. Но сейчас есть несколько новых типологий, к которым все потихонечку идут. Плотность жизни и ценность территорий в мегаполисе растет, поэтому небоскреб должен состоять из двух частей — внизу, условно говоря, коворкинг, а сверху коливинг, когда люди живут и работают в одном пространстве, им не нужно иметь собственность в этом доме, это какие-то арендные площади, которые могут меняться в зависимости от твоих финансовых возможностей. В свое время мы даже спроектировали такой дом, когда стоят две параллельные пластины с этажами, и можно из одной части переходить в другую: ты и работаешь, и живешь в одном пространстве. Только работаешь ты, скажем, с видом на железную дорогу, а живешь с видом на парк.

Сергей Ситар: Это действительно исторически новая типология, учитывающая переход к организации пространства, которая должна быть минимально детерминирована к какой-то предзаданной функции. Главное требование — это именно гибкость, возможность смешения разных типологий, возможность временного использования с целью потом перейти на другое использование. Это формулируется в терминах «лоботомия» и «схизма». Лоботомия — это совершеннейшее отделение того, как это выглядит снаружи, от того, что происходит внутри, потому что происходящее внутри становится в каком-то смысле непредсказуемым. Если раньше здание своим обликом должно было сообщать о том, что оно собой представляет по содержанию, то сейчас это требование исчезает: просто визуальное разнообразие и одновременно нейтральность, которая не слишком тянула бы на себя одеяло. Схизма — это свободный план. Имеется в виду, что небоскреб может быть по вертикали функционально разнообразно зонирован, на соседних этажах могут происходить совершенно разные вещи. Открытый план — это означает, что, в принципе, это просто контейнер. Предположим, есть опоры, есть вертикальные коммуникации, есть какие-то сервисы типа туалетов и так далее, а остальное все открытое пространство, которое каждый из арендаторов может по-своему разгородить и организовать.

Сергей Медведев: Небоскреб вообще рентабелен?

Сергей Скуратов: Небоскреб — это дорогая игрушка. Мы предполагаем, что это город, и в нем должно быть все: и воздух, и коммуникации, и безотказность движения всех вертикальных коммуникаций, и доставка всех необходимых параметров — воздуха, воды, электричества. Надо поднять наверх насосы, воду, технические этажи. Чем выше небоскреб, тем острее стоит проблема его устойчивости.

Сергей Медведев: На верхних этажах люди будут чувствовать колебания, как на палубе лайнера?

Сергей Скуратов: Это вопрос конструкции, задачи и образа небоскреба. Если говорить о супертонких небоскребах, которые строятся сейчас в Арабских Эмиратах, Москве или Нью-Йорке, то там устойчивость – это серьезная проблема. Существуют нормативные колебания, которые составляют 5% от высоты здания. Во всех известных зданиях последние этажи не заселены, не проданы, поэтому никто точно не знает. Человечество еще не до конца справилось с этой задачей: высотные амбиции существуют, соревнование существует, вслед за 840-метровым небоскребом уже строится километровый, масса проектов в виртуальном пространстве — полуторакилометровые, двухкилометровые. Недавно я посмотрел фильм «К звездам» с Брэдом Питтом, там вообще 10-километровый или 20-километровый небоскреб, космическая станция, которая уходит в стратосферу: там происходит какая-то авария, и они падают с этого небоскреба. Человечеству нельзя запретить играть в эти игрушки.

Сергей Медведев: О роли небоскребов, об их функции в Москве рассуждает Илья Заливухин , член Совета по территориальному планированию и градостроительству в Союзе архитекторов России.

Илья Заливухин: Признанный факт: небоскребы экономят пространство внизу города, сохраняют зелень и большее количество света, культурное наследие, значимые места. При той плотности населения и борьбы за инфраструктуру, которая сегодня есть в мегаполисах, другого варианта, чем строить вверх, практически нет.

Единственное, нужно объяснять людям, что это не те «человейники», что строят за МКАДом, это высококлассные суперздания, которые существуют сейчас в Шанхае, Нью-Йорке, строятся в Лондоне, в любом крупном мегаполисе мира. И второе: все равно необходим регламент, то есть это не может быть просто точечное строительство, это должно быть точечное строительство по комплексному плану. Должны быть сохранены определенные лучи видимости на исторические ансамбли. Например, 43-этажное здание «Swiss отель» на Садовом кольце было построено без учета видимости с Красной площади, его видно из-за Храма Василия Блаженного. Вот этого не должно быть. Такие высотные дома можно строить, например, справа или слева.

Вот это очень важный момент — не просто так, строим, где хотим, а должен быть общественный договор, регламент. Например, внутри Садового кольца нельзя строить небоскребы, но сразу же за Садовым кольцом и до МЦК могут быть такие точки возможной высотной активности. Причем мы не можем их сейчас нарисовать, можем только предположить. Вообще, бизнес и общественные интересы должны помогать друг другу, потому что город — это баланс частных и общественных интересов. Очень важно найти эту модель.

Сергей Медведев: Можно ли строить небоскребы в пределах исторического центра?

Сергей Скуратов: Вопрос так не стоит, ведь город все равно растет, меняются запросы, социальная обстановка, тип общества. Можно вспомнить конец XIX века: послепожарная Москва строилась совершенно по-другому, нежели та, которая была до пожара 1812 года. В конце века с появлением капитализма возникли высокие восьмиэтажные доходные дома (потом в них появились лифты) — они строились на месте двух-трехэтажных усадеб. Это тоже была пространственная революция. Дальше, с приходом советской власти, с переносом столицы в Москву тоже начался бурный рост и перестройка всего города: он тоже пошел вверх. Что-то удалось, что-то не удалось. Если бы немножко по-другому повернулось колесо истории, мы бы имели напротив Кремля Наркомтяжпром, а на месте Храма Христа Спасителя — Дворец Советов.

Потом появился капитализм уже другого порядка, появился район Москва-Сити, появился «Триумф Палас», появилось большое количество новодельных зданий, которые имитировали старую архитектуру. Перед этим был небольшой кусочек советского модернизма в виде гостиницы «Интурист», о которой я до сих пор сожалею, на ее месте появился «Риц отель» Андрея Меерсона: модернист, и вдруг стал таким эклектиком! Я как его ученик ужасно переживал, даже спорил с ним. Потом была гостиница «Россия», которая тоже исчезла. То есть общество вынуждает город расти вверх. И это не воля каких-то отдельных демиургов, а общемировая тенденция: мы никуда от этого не денемся. Если все население как пылесосом будет собираться в мегаполисы, то там ведь ограниченная территория, поэтому надо ожидать нового витка эскалации.

Сергей Медведев: Вопрос, где в черте города строить небоскребы.

Сергей Скуратов: Небоскребы в этом плане — очень хорошая, полезная вещь. Это как ориентиры, как вехи.

Сергей Ситар: Они — организаторы так называемой когнитивной картографии. Постоянно возникает вопрос об отчужденности или не отчужденности человека от среды, и это один из показателей: человек понимает, где он находится. Окружающее пространство становится продолжением его тела, оно освоено, он не теряет себя в нем. Все действительно зависит от того, как они расставлены. Совершенно очевидно, что у города может быть пространственная концепция, которая учитывает этот фактор работы высотных доминант. Она может быть достаточно прочувствована, грамотно сделана. В частности, кольцо высоток руководствовалось приблизительно этими соображениями: не только ориентации, но и некоторой сборки города. Причем они сделаны разными архитекторами, но в одной логике. Мы понимаем, что находимся в некотором общем пространстве, что оно объединено неким общим замыслом: это некий общий дом, целостность.

Сергей Медведев: Скажем, исторический центр Москвы: сталинский эксперимент не удался, рядом с Кремлем не построили больших небоскребов. А в рамках Бульварного кольца следует ли сейчас это ограничивать?

Сергей Скуратов: Мы называем исторической средой ту среду, которая на данный момент у нас имеется. Мы сейчас начинаем охранять имеющиеся постройки конструктивизма, постройки первых соцгородов. Видите, сколько по этому поводу протестов, негодования в прессе? Ценным становится все, что построено вчера. Но невозможно признать ценностью все, что построено до нас.

Сергей Медведев: Это живой самообновляющийся механизм.

Сергей Скуратов: Есть что-то важное, ценное и что-то не очень ценное, а что-то даже неудачное. Вопрос, как найти эту общую точку зрения. Есть безусловные памятники, есть департамент культурного наследия, есть эксперты, которые определяют ценность зданий. У тех зданий и сооружений, которые признаны памятниками, есть четкий регламент, некое окружение, пространство вокруг, но оно тоже постоянно меняется. Была такая икона модернизма —25-этажный современный дом, а внизу маленькая церквушка. Говорят: вы знаете, это строилось в то время, когда не было понятий «охранная зона», «вид». Сейчас существуют ландшафтно-визуальные исследования, которые предшествуют практически любому проектированию в историческом центре города. Существуют определенные регламенты, и на данный момент они не позволяют построить в центре Москвы, внутри Садового кольца практически ни одного небоскреба.

Сергей Медведев: Небоскреб, который буквально стоит за стенами нашей студии («Сбербанк»), формально находится с внешней стороны Садового кольца, но, по сути, разрушает абсолютно всю среду большого Садового кольца.

Сергей Ситар: Это закладывалось сознательно: он вписывается в серию сталинских высоток. С этим зданием произошло абсолютно то же самое, что и со зданием МИДа на Смоленской. Мимо проезжал Сталин и увидел, что нет шпиля. А тут Собянин выполнил эту роль.

Сергей Скуратов: Заменил железную верхушку на каменную.

Сергей Медведев: Власть Москвы любит оставить свой архитектурный отпечаток.

Сергей Скуратов: С моей точки зрения, здание на Оружейном — это чудовищная имитация, подделка и попытка перенести прошлое в будущее. Изначально автором этого небоскреба был английский архитектор, дальше адаптацию делал Моспроект-2, но была уже эта концепция, которая понравилась Юрию Лужкову. Это не самая удачная работа.

Сергей Медведев: Темная облицовка просто физически доминирует и продавливает пространство своим присутствием.

А есть такое, что небоскребы гораздо лучше смотрятся у воды? Мне нравится московский Сити, но самая лучшая точка наблюдения — со стороны Бадаевского завода. Когда смотришь ночью, буквально ощущаешь это как Гонконг: башни отражаются в воде. Есть такой принцип, что башни должны отражаться?

Сергей Скуратов: Небоскреб, конечно, хорошо смотрится на фоне пустоты. Когда много небоскребов, то возникает эффект некоего слипания и восприятия этого комплекса как единого организма. Я даже в свое время сравнивал Сити с рекламой магазина «Арбат Престиж», где стоят такие стеклянные флаконы.

Кстати, о современной типологии: есть очень талантливая компания китайских архитекторов, которые сейчас проектируют в Нью-Йорке бионический небоскреб, который вообще ни на что не похож. Это как будто нефтяная капля очень сложной формы, вытянутая вверх. Современные технологии позволяют это сделать. Это никакая не копия — это шаг вперед по отношению к тем небоскребам, которые делаются в бюро Захи Хадид. Это новая типология, она развивается, как и все остальные типологии. Если мы возьмем типологию жилья, то она за несколько тысяч лет прошла колоссальную эволюцию.

Сергей Медведев: Небоскреб экологичен?

Сергей Ситар: Речь идет о неких режимах существования, о том, насколько они являются продуктом самозабвения или проявлением мудрости тех, кто их организует. Нельзя сказать, что эта типология сама по себе уже является каким-то преступлением, нарушением. Параметры небоскреба могут быть любыми. Город растет, и в нем постоянно изобретаются новые технологии, новые формы отношений. Город — это эпицентр самопознания человеком себя.

Сергей Скуратов: Ищутся лучшие варианты, ищется баланс между затратами и пользой.

Сергей Медведев: Мне доводилось читать, что небоскреб экологически гораздо более устойчив, там можно делать закрытые циклы: регенерация воды, они могут производить для себя энергию.

Сергей Скуратов: Эти опыты имеют место и в Китае, и в странах Юго-Восточной Азии, и в Арабских Эмиратах, и в Нью-Йорке. У нас пока это происходит с опозданием лет на 15-20, но, я думаю, тоже придет, потому что это все равно единая мировая тенденция, и мы никуда от нее не денемся, мегаполисы будут плотными Вопрос в балансе между тем, что мы охраняем, и тем, что мы строим. Это самый сложный профессиональный баланс.

Сергей Медведев: Между культурной и исторической, и природной средой.

Сергей Скуратов: Между тем, что нам сохранять, и тем, что перестраивать, потому что город все равно перестраивается, тем более в нынешней ситуации, когда мы даже декларируем, что строим универсальные дома, которые, может быть, лет через 50 будут ломаться и на их месте строиться новые. Это некоторая десакрализация архитектуры: мы строим не культовые сооружения: они в каком-то смысле как автомобиль.

Сергей Медведев: Небоскреб же не строится с той мыслью, что через 50 лет он будет утилизирован?

Сергей Скуратов: Сейчас нет, но завтра такое может быть.

Сергей Медведев: Итак, небоскреб, как ни парадоксально, это органическая форма, он растет изнутри самого себя, как бамбук. В этом смысле небоскребы — неизбежная форма городской жизни. Конечно, вопрос о том, как они будут сочетаться с российской природной и культурной средой. Будущее все равно за небоскребом, будь это Вавилонская башня, или Дворец советов, или минарет: мы всегда будем пытаться достучаться до небес.