Эпоха скаженной реальности. Как различить информацию от дезинформации. Книга. , HR

ГЛАВНАЯ / К НОВОСТЯМ

Во все времена мир строился с помощью информации. Но сегодня в борьбу вступил важный игрок — дезинформация. Посмотрите, чем серьезнее событие, тем больше о нем появляется фейков, главная цель которых — исказить факты. Но самое страшное в том, что человек не способен различать, где достоверная информация, а где его пытаются обмануть.

Как научиться отличать правду от вымысла? О тветы — в книге «(Дез)информация» украинского писателя и журналиста Георгия Почепцова, изданной «Детектор Медиа».

LIGA.net публикует отрывок.

—-

ГЛАВА 1. ДЕЗИНФОРМАЦИЯ: ОПРЕДЕЛЕНИЯ

Дезинформация как системный инструментарий, а не для разового использования, что было всегда в военном деле, является более современным изобретением человечества, чем пропаганда. Правда, пропаганда была вполне почетным термином в далеком прошлом, пока его не «испортили» тоталитарные государства.

Изначально пропаганда была связана с Ватиканом: так обозначалась миссионерская работа по распространению веры. Сегодня пропаганда ушла в тень, ею приличные люди не занимаются, для них придумали теперь новый термин — стратегические коммуникации.

Один из военных приводит пример разговора между американским и вьетнамским полковниками. Американец говорит, мол, вы нас не победили на поле боя. Вьетнамец соглашается, но замечает, что это не имеет значения. Ведь Вьетнам выиграл битву стратегических коммуникаций, а потому и всю войну.

В этой, одной из базовых работ по стратегическим коммуникациям, в ответе на вопрос, что лучше — действия или слова, предпочтение отдается действиям. Здесь говорится: «Действия являются лучшими реализациями стратегических коммуникаций». Правда, сегодня вряд ли можно быть стопроцентно уверенным в правоте этих слов.

При этом пропаганда носит негативный оттенок, а стратегические коммуникации воспринимаются вполне позитивно. Тем более что теперь можно подводить под эту «шапку» все прошлые разрозненные действия, включая информационные и психологические операции, операции влияния и даже столь нелюбимую недавно пропаганду.

Сегодня заговорили о новом типе войны, который ведет Россия. Но, по сути, ничего принципиально нового здесь нет. Разве что эта война ведется сегодня и сейчас и на чужой территории. По этой причине она не может происходить в физическом пространстве, а ведется в информационном. И, естественно, в таком случае она принимает формы агрессивного порядка, базой чего и становится дезинформация.

Если в Германии россияне придумали девочку Лизу, изнасилованную мигрантами, то в Украине — «распятого мальчика». Какие характеристики дезинформации дают нам эти примеры? Давайте их сформулируем:

высокий эмоциональный уровень, позволяющий эффективно охватывать большие массивы людей;
дезинформация продвигает не реальный, а придуманный виртуальный объект, который активно ломает привычную картину мира. Например, со времен Первой мировой войны, известно, что наиболее сильно на население действуют рассказы о жертвах среди гражданского населения — стариков, женщин и детей. Именно отсюда и «распятый мальчик», и девочка Лиза;
при этом дезинформация слабо поддается опровержению, поскольку это сложно делать для несуществующих объектов. Например, российские официальные информационные агентства в первый период войны называли украинское правительство «хунтой», а вооруженные силы — «мясниками», просто избрав хлесткие обозначения, которые уже неоднократно использовались в прошлом с самыми негативными коннотациями.

Российская дезинформация берет начало из активных мероприятий КГБ времен СССР.

Это и привязка СПИДа как этнического оружия против Африки к Пентагону, и рассылка расистской брошюры африканским спортсменам от имени Ку-Клукс-Клана во время Олимпиады 1984 года в Лос-Анджелесе.

Еще один пример из времен Холодной войны [6]. В 1959 году свастика появляется на синагоге в Германии со словами «Немцы требуют: евреи, убирайтесь». После этого началось вирусное распространение свастики по всему миру. Все это было придумано в директорате «Д» — дезинформации, возглавляемом генералом Агаянцом. Это западные данные. По советским, Агаянц возглавлял службу «А» (службу активных мероприятий) [7]. Правда, одновременно говорится и о том, что в 1959 году был создан отдел «Д», который он возглавил: «Именно при Агаянце начался новый этап в организации “акций влияния” и родилась наиболее результативная форма этих мероприятий — комплексные акции, отличающиеся упреждающим, наступательным и долгосрочным характером».

Тут важны две характеристики — комплексные акции и упреждающий характер. Вот еще одно мнение по поводу закрытости подразделения, которым руководил Агаянц: «Вернувшись на родину, Агаянц создал весьма необычное специальное подразделение в службе разведки. Его название до сих пор не упоминается. Основные операции, и какие же удачные, пока все под тем же грифом. И Ивану Агаянцу было в виде исключения присвоено в 1965-м редкое для той поры в разведке генеральское звание».

Сегодняшнюю Россию также привязывают к болезненным реакциям первого лица. «Панамские бумаги» увидели свет 3 апреля 2016-го. Путин воспринял это как атаку Запада на него самого, и в результате начались кибератаки.

Депутат российской Госдумы Илья Пономарев заявил на судебных слушаниях в Киеве, что у Владимира Путина была неудачная посадка вертолета. Путин воспринял это как западную атаку и отдал приказ захватить Крым. Это случилось 22 февраля 2014-го, приказ по Крыму он отдал в ночь на 23 февраля. Единственное возражение может быть построено на том, что любая такая операция имеет длинный шлейф подготовки. То есть решение было принято уже давно, просто его могли запустить в действие чуть раньше.

Facebook принес новые сложности с фейками. С июня 2015-го по август 2017-го 120 фейковых аккаунтов 80 тысяч раз размещали свои посты, тем самым добравшись до 126 миллионов американцев. Сегодня легче сказать, что это не повлияло на выборы. Но если это просто удавшийся эксперимент так называемых ольгинских троллей, то будущее перестает быть безоблачным.

Эш Картер, министр обороны США времен Обамы, говорит в интервью изданию Politico о развитии ситуации в мире после Украины: «Я не был удивлен; именно это я видел в военных действиях русских в Украине, в странах Балтии, везде; это маленькие зеленые человечки, это кибератаки, большая ложь и другие способы манипуляции в информационном пространстве. Меня вовсе не удивило то, что они делали в Соединенных Штатах. Но это неприемлемо, особенно потому, что это не старые трюки, проделываемые КГБ в дни Холодной войны, которые были атакующими, но никогда не имели длительных эффектов».

Все это результат появления иного информационного пространства, пришедшего с социальными платформами, созданными в процессе развития информационно-коммуникативных технологий. Они придумывались, чтобы дать голос всем. Но мир оказался не готов к такого рода разноголосице.

Новая информационная среда, как считает Келли Борн, отличается двумя характеристиками: технологиями и политической поляризацией. Борн говорит: «Сегодня контент может создать каждый, каждый может распространить его и сделать это анонимно. Раньше граждане могли оценивать информацию, основываясь на достоверности источника, сегодня же нормой стала передача информации друг другу, что содержит в себе релевантность и точность. Эти беседы в интернете могут перехватываться ботами и троллями, работающими над искусственным усилением сеющих раздор идей. Более того, сбор больших данных дает возможность для микротаргетинга политических месседжей, и нет широкого знания по поводу того, как эти месседжи подгонялись под узкие аудитории. Вполне возможно, что бесконечное количество вариантов отдельного месседжа может тестироваться, пока не будет подогнано под конкретного индивида. Такие месседжи соревнуются за то, чтобы сделать кампанию бессмысленной».

В другой своей работе Келли Борн перечисляет шесть факторов, изменивших информационную среду, что поспособствовало появлению фейков. Они таковы:

демократизация создания и распространения информации, так что любой индивид или группа может влиять в онлайне на большое число людей;
информационная социализация, которая приводит к получению информации отовсюду, а не из институциональных источников, подчиняющихся журналистским стандартам;
атомизация как расхождение индивидуальных новостей от брендов и источников;
анонимность создания и распространения информации: для читателя сегодня важнее то, кто прислал информацию, чем ее источник;
персонализация информационной среды, что отличает ее от печати, радио и телевидения, позволяя пользоваться микротаргетингом;
суверенность: в отличие от телевидения, печати и радио, соцсети являются саморегулируемыми.

Автор этой концепции суверенности Персили, являющийся профессором права в Стенфорде, увидел новизну кампании Трампа как раз в разрушении традиционных политических и информационных институтов. Например, главный ее стратег Бэннон ранее возглавлял новостное интернет-агентство. Персили пишет: «Преобладание фальшивых историй в онлайне воздвигает барьеры для информированного принятия политических решений и делает менее вероятным то, что избиратели будут выбирать на основании подлинной информации, а не лжи или обманывающего спина».

То есть возникла питательная среда для нового типа информационного продукта, дешевого и доступного для всех. И в целом все это можно считать последствиями появления интернета с его удешевлением процессов передачи и хранения информации. Сэмюэл Вули в своей работе 2015 года подсчитал, что боты порождают половину всего интернет-трафика. А все потому, что 50 миллионов пользователей Twitter и почти 140 миллионов пользователей Facebook не демонстрируют человеческого поведения.

Исследователи Саманта Бредшоу и Филип Ховард выделяют такие типы манипулятивного инструментария: комментарии в социальных медиа, индивидуальный таргетинг, правительственные аккаунты и веб-страницы, фейковые аккаунты и компьютерная пропаганда, создание контента политических месседжей.

Как видим, это даже не манипулятивный инструментарий, а просто возможные средства доставки манипулятивных сообщений, причем перечисленные не очень системно.

И это меняет не только мир, но и войну. Тимоти Томас увидел следующие типы невоенных методов, примененных Россией по отношению к Украине: выборы, использование суррогатов, большая информационная война и кибервойна [21]. По поводу рефлексивного контроля, он пишет следующее: «Преобладающее и расширенное использование понятий рефлексивного контроля и обмана было заметным в течение всей кампании и должно рассматриваться для потенциального использования Россией в будущих конфронтациях. Основное использование военной силы носило тайный характер регулярных российских сил, что никогда не признавалось Россией, но их движение отслеживалось западными спутниками».

Мир изменился. Более того, он никогда уже не вернется в прошлое состояние. Теперь человечеству предстоит исправлять те его недостатки, о которых создатели технических платформ даже не задумывались. Например, их бизнес-модель должна была привлекать всех, из-за чего исчез редакторский взгляд, характерный для медиа прошлого. И сквозь эту щель мир заполонили фейки.

КОНТЕКСТЫ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ДЕЗИНФОРМАЦИИ

Реальность отличается от восприятия ее. Меняя восприятие, мы меняем модель реальности в голове у объекта воздействия, не изменяя самой реальности. От измененного восприятия объект воздействия переходит к измененному решению, поскольку он видит действительность уже по-другому.

Мы живем в мире, который создан как дезинформацией, так и информацией. Даже наука строилась в том числе на базе лысенковщины и «кибернетики, как продажной девки империализма», а не только на базе информации. И сегодня фейки занимают важное место в информационном потоке пользователя соцсетей, поскольку именно их хотят услышать потребители.

Все революции проходят под разными вариантами лозунга «кто был ничем, тот станет всем». И практически все они не выполняют своего обещания. И таких растянутых во времени невыполненных обещаний в политике очень много.

Дезинформацией является обман сознательный, в отличие от обмана случайного, незнания, недооценки, преувеличения. Здесь нет соответствия действительности, но происходит это без злого умысла. Нет злого умысла и в литературе и искусстве, от которых мы тоже не требуем жесткого соответствия действительности.

Дезинформация вставляется в информационный поток, на базе которого принимаются решения. И это должно подтолкнуть лицо, принимающее решение, к интеллектуальному или физическому поступку, выгодному для коммуникатора.

Российский вариант информационной войны базируется как раз на дезинформации, поэтому при его объяснении часто пользуются словами «обман», «маскировка» и тому подобными, вводя противника таким образом в заблуждение.

Георгий Смолян так и говорит, что манипулятивные воздействия лежат в основе рефлексивного управления. Ему вторит Василий Микрюков, отмечая, что «наиболее сложным и опасным приложением рефлексивного управления является его использование для воздействия на процессы принятия государственных решений при помощи тщательно подготовленной информации или дезинформации. Современные технологии значительно расширяют возможности для манипуляции. Информационные диверсии, нарушение линий связи, хищение и копирование данных, их сокрытие и искажение — все это позволяет влиять на принимаемые властные решения».

Реальность отличается от того, как мы ее воспринимаем. Меняя восприятие, мы меняем модель реальности в голове у объекта воздействия, не изменяя самой реальности. От измененного восприятия объект воздействия переходит к измененному решению, поскольку он видит действительность уже иначе.

Практически однотипно выглядит цикл принятия решений Бойда, известный каждому американскому военному. Этот цикл носит название НОРД: наблюдение, ориентация, решение, действие. Мы видим нечто, ориентируемся, что это, принимаем решение и действуем.

Главной идеей Бойда является принятие решения скорее, чем это делает противник. В таком случае свое решение он будет принимать в устаревших условиях, поскольку реально они уже были изменены. Но в этом случае речь идет скорее о запаздывании в обработке информации, чем о сознательном обмане противника.

В постоянно изменяющемся мире не может быть автоматических решений. Сегодня это еще более справедливо, поскольку быстрота изменений такова, что человек уже физически не может на них реагировать так, как раньше.

Число незаметных изменений нашего мира превысило возможные пределы. Мир стал иным, хотя мы не хотим этого признавать. Мир нашего детства теперь полностью противоречит миру наших детей или внуков. Запрещенное тогда стало разрешенным сегодня.

Татьяна Черниговская считает, что современный мир перестал быть соразмерным человеку: «Барклай-де-Толли предпринял определенные шаги, потом пришел Кутузов и распорядился, как необходимо расположить войска. Все это занимало огромное время. Сегодня же системы действуют за наносекунды, они принимают настолько быстрые решения, что все это — уже не нашего мозга дело».

Еще одна характеристика нового мира — переход от вербальной основы к визуальной. Мы обучаемся с помощью видеоигр, фильмов, картинок. Черниговская пишет: «Человечество все больше движется в сторону картинок, комиксов. Зачем я буду читать тексты, если есть изображения, которые компактно описывают ситуацию? Уже началось и дальше будет только усиливаться неприятное расслоение социума на тех, кто не хочет углубляться в смыслы, и снобов, интеллектуалов, умников, которые будут чувствовать превосходство над первыми. Это плохой сценарий».

Возрастающую роль сложности и неопределенности в современном мире отмечают практически все новые направления, призванные помогать в принятии решений новым руководителям:

— сетевые структуры побеждают иерархические, заставляя иерархии вести себя как сети, если они хотят добиться победы (Джон Аркилла);

— Фуерт видит спасение в упреждающем управлении. Он объясняет это тем, что число проблем и скорость их появления все время растут. Более того, ни одна проблема не может быть окончательно решена, поскольку в результате она просто превращается в новую проблему;

— комплексные адаптивные системы, в которых имеет место взаимодействие множества независимых составляющих, адаптируются к внешней среде, у них нет централизованного контрольного механизма, поэтому уровень непредсказуемости достаточно высок.

Сегодня человечество получило новую сложную систему жизни, практически не получив соответствующего инструментария управления. А он все равно нужен, хоть для миллионов, хоть для миллиардов, тем более что произошел определенный упадок религий и идеологий, которые держались в эпоху модерна на мощных нарративах, задающих правила поведения для всех. Теперь совершенно возможной становится как жизнь по правилам, так и без них.

Информационно сложный мир оказался неспособным к саморегуляции. Технические гигантские социальные платформы при этом не считаются средствами информации и не подчиняются ограничениям, характерным для них.

Именно по той причине, что дезинформация оперирует виртуальными объектами, которые либо слабо поддаются проверке, либо опровергаются постфактум, когда дезинформация уже выполнила свою негативную роль, она стала сегодня таким грозным оружием.

Дин Джексон отмечает определенные сложности распознавания дезинформации из-за того, что можно обозначить специфическим способом ее конструирования. Он пишет: «Аналитики в целом соглашаются, что дезинформация всегда целенаправленна и необязательно состоит из прямой лжи и измышлений. Она может быть составлена из правдивых в основном фактов, вырванных из контекста и смешанных с обманом для поддержки предназначенного месседжа, и всегда является частью большего плана».

Время от времени возникает такого рода формула, позволяющая совмещать правдивое и неправдивое для поднятия достоверности сообщений. Типичным советским методом такого рода была как бы подмена реальности отдельным фактом. В результате металлург, получающий квартиру, становился отображением всей страны, точно как американский безработный, роющийся в мусорном баке, становился знаковой картинкой Америки. То есть этот метод можно обозначить как превращение отдельного факта в символ, в знак. На следующем этапе этот знак живет уже своей новой жизнью в виртуальном пространстве, покинув пространство информационное.

Имеем следующие типы переходов, создающих пропагандистские символизации:

этап первый: конкретный факт в физическом пространстве,

этап второй: подача этого факта как частотного в информационном пространстве,

этап третий: превращение факта в правило (знак, символ) в виртуальном пространстве.

Питер Померанцев видит сегодняшнюю российскую пропаганду в следующем виде, считая ее более сложной, чем та, которая была в советское время. Он говорит: «Во-первых, они показывают плохие новости, просто форматируют их определенным способом. Новости начнутся с Путина, поскольку Путин находится на вершине социальной пирамиды, затем что-то плохое, случившееся в России, но сразу после — нечто более плохое, произошедшее на Украине. Они стараются включать реальность людей, они научились подавать плохие новости раньше, поскольку не хотят нового Чернобыля. Основное, что они сделали, это подобие дебатов и дискуссии. Там будет псевдолевая оппозиционная партия, спорящая с псевдоправой оппозиционной партией в политических ток-шоу. Но идеей является сделать так, чтобы Путин выглядел хорошо на контрасте. Они стали более сложными и гибкими в своем подходе и гораздо более тонкими в своем подходе к идеологии».

Клинт Уотс видит еще одну российскую модель влияния: «Анонимный пользователь какого-то популярного форума публикует поддельный документ. Затем его начинают обсуждать и распространять в «управляемых Кремлем» аккаунтах в Twitter. О дискуссии в микроблогах снимает репортаж российский государственный канал, чьи материалы впоследствии ретранслируются пользователями Facebook или получают дополнительное распространение при помощи рекламных постов».

Здесь мы вновь сталкиваемся с феноменом работы с дезинформацией как с информацией, тем самым она прячется в потоке реальных фактов, поскольку к ней применяются все те же методы рассмотрения, обсуждения и передачи. Такой факт Х становится в один ряд с другими. Теперь, чтобы его распознать, надо применить особые знания и умения, а рядовому потребителю это абсолютно не нужно.

И еще одна важная черта — дезинформацию превращают в информацию, относясь к ней соответствующим образом, но за этим происходит следующий шаг — ее превращают в знание, что дает ей более высокий статус. А со знанием уже сложно спорить, его сложно опровергнуть даже другим фактом, поскольку знание стоит выше в пирамиде информационных продуктов.

Процесс дезинформации конструирует под себя нужный факт. Затем факт превращается в информацию, которая циркулирует и в соцмедиа, и в обычных медиа. Эта циркуляция делает из информации знание, которое теперь может размещаться даже в более долговечных продуктах, например, учебнике для средней школы или художественном фильме.

Системы информирования населения испытывают кризис доверия. Например, исследование Эдельман дает следующую картину: «В России уровень доверия к медиа составляет 35 пунктов, как в ЮАР. По данным PRT Edelman Affiliate, 71% российских респондентов всерьез обеспокоен распространением “фейковых” новостей, которые могут использоваться в качестве информационного оружия. По уровню обеспокоенности наша страна составила компанию Бразилии, Индии, Колумбии, Малайзии, Южной Корее, США и Китаю».

Как видим, медиа перестают быть источником достоверных новостей. Они вернулись в определенном смысле к советскому варианту восприятия их как пропаганды.

И это во многом результат того, как эксплуатируются социальные медиа. Томас Рид подчеркивает разницу между Facebook и Twitter в решении проблемы: «В случае Facebook рынок заставляет его решать проблему и быть более открытым, и они стали более открытыми и постарались решить проблему. Для Twitter верна противоположная ситуация. Рынок толкает Twitter к сокрытию проблемы и тому, чтобы убрать доказательства. Почему? Потому что в основе своей у Twitter другая политика именования. Вы можете иметь анонимные аккаунты на Twitter. Вы можете иметь много аккаунтов на Twitter, поскольку для этого не нужно реальное имя. Чем больше аккаунтов есть на Twitter, тем лучше Twitter выглядит на рынке, поэтому они прячут множество деятельности ботов на платформе».

Как видим, здесь в очередной раз проявляется несоответствие технической и коммуникативной составляющей Twitter. Технически платформа нуждается в одном, а общество требует от нее другого. Видимо, такие несоответствия были и раньше у других изобретений человечества. Только сейчас изобретения слишком радикально уходят вперед, оставляя человечество в недоумении.

ДЕЗИНФОРМАЦИЯ И ЕЕ ДРУЗЬЯ

Дезинформация сильна там, где ее ждут, когда происходит ожидание именно такого рода сообщений, как это было в советское время, например, с анекдотами и слухами. Они хорошо распространялись потому, что население ждало подтверждения тому, что все считали реальным. Недалекость Леонида Ильича, о которой нельзя было и заикнуться в публичном пространстве, широко обыгрывалась в анекдотах. Это сочетание запрещенного и реализованного и создавало эффект внимания.

Дезинформация однотипно усиливается тем, что ее нацеливают на точки уязвимости массового сознания. Например, и в США, и в Германии времен выборов (президентских в США и парламентских — в Германии) такой точкой была избрана опасность, исходящая от мигрантов. В данном случае это не только социальное, но и чисто биологическое реагирование на человека другой расы.

Известный специалист по безопасности профессор Томас Рид выступил со статьей «Почему Twitter является наилучшей социальной медиа платформой для дезинформации». Он подчеркивает, что Facebook пытался активно бороться с феноменом дезинформации, в то же время Twitter разрешает иметь множество аккаунтов, быть анонимом. Число автоматических ботов на Twitter достигает миллиона, а каждый из них может вести 100 тысяч аккаунтов. Исследование марта 2017 пришло к выводу о 15% аккаунтов в Twitter как о ботах, другое исследование назвало число 23%. Хоть Twitter является любимой социальной платформой Трампа, в США он начал терять своих пользователей, сохраняя старое их количество в 328 миллионов.

Twitter не зарабатывает деньги так, как это делают Facebook или Google, его метрикой для рынка является «база активных пользователей». Отсюда следует, что он заинтересован в существовании миллионов ботов и фальшивых аккаунтов. Если он будет с ними бороться, он разрушит себя. По всем этим причинам Томас Рид делает вывод: «Все это делает Twitter удобной дезинформационной платформой. Возглавляющий его Джек Дорси выстроил новостную платформу, оптимальную для дезинформации, даже не по намерению, а по результатам».

Одновременно вспомним теплое отношение Трампа к Twitter. Он считает, что если бы не Twitter, он не стал бы президентом. Он говорит: «Новости не являются честными, большая их часть. Это нечестно, и когда у меня есть около 100 миллионов людей, смотрящих на меня [в социальных медиа], у меня есть свое собственное медиа» [3]. Сегодня он активно использует Twitter для нападок на своих оппонентов.

Информация может быть ошибочной по множеству причин. Но дезинформация лжет уже по определению, поскольку это сознательно созданная картинка действительности, отклонение которой от реальности программирует неправильное поведение получателя. Например, известный режиссер Майкл Мур принял участие в антитрамповском митинге, организованном ольгинскими троллями. Желание его быть на антиреспубликанском митинге вполне естественно, необычной является организация такого митинга из другой страны. Спецпрокурор Мюллер видит в таких действиях разжигание ненависти в стране [6]. Две таких группы «сопротивления» вообще повторяли пропагандистские лозунги Северной Кореи [7].

При этом мы все забыли о российской системе управления информационными потоками для внутреннего употребления, а этого делать нельзя, поскольку корни воздействия на американцев идут отсюда. Илья Кизиров описал в свое время пятничные редакторские совещания в Кремле, которые наиболее часто ведет Дмитрий Песков.

Кизиров приводит слова одного из топ-менеджеров после аннексии Крыма: «Сейчас не время искать истину. Наша страна вернулась в холодную войну». Он вспоминает о том периоде своей работы: «На стене нашего центрального ньюзрума была прикреплена бумажка с надписью: «Крым: не «аннексия», а «воссоединение”». Это были термины, которые должны были употреблять ведущие и журналисты при освещении аннексии Крыма. Из нашей студии мы учили всю страну совершенно новому словарю: «хунта» (украинское правительство), «мясники» (украинская армия), «пятая колонна» (российская оппозиция)».

Однотипно управляется разговор со внешней аудиторией, о чем рассказывают иностранные граждане, работавшие на RT или Sputnik. Когда они увольняются, они становятся намного разговорчивее.

Дмитрий Киселев, придя к руководству РИА-Новости, сказал коллективу: «Часто под лозунгом объективности мы искажаем концепцию: мы смотрим на свою страну, как на чужую. Мне кажется, что этот период «дистиллированной», отстраненной журналистики закончен». Он продолжил свое разъяснение такими словами: «Я считаю, что нет ни одного издания в мире, которое было бы объективно. Си-эн-эн объективно? Нет. Би-би-си объективно? Нет. Объективность — это миф, который нам предлагают и навязывают [… ] Наша страна нуждается в любви».

И еще: «Наша постсоветская журналистика отличается от западной тем, что она не воспроизводит ценности, она их производит. И мы в условиях, когда в стране отсутствуют консенсусные ценности, когда дети не являются ценностью [… ], то у нас возникает «вакуум» ценностей […] Поэтому именно журналистика является тем инструментом, и тем ресурсом для страны, который позволяет все эти ценности создать, определить, что такое хорошо и что такое плохо».

Кстати, это то, о чем писал Даниил Дондурей, придумав даже термин для этой функции — смысловики. Если для Киселева этот подход — верх совершенства, то для Дондурея — это опасный эксперимент над страной, на который мало кто обращает внимание. Он говорит: «Мы редко всматриваемся в колоссальную работу тех, кто эти мировоззренческие, моральные, ментальные, социально-психологические паттерны мышления и поведения имплантирует в сознание (и подсознание) миллионов людей». Он также подчеркивал, что глубинная госбезопасность — это охрана понимания жизни.

Дондурей разъясняет: «Модели эти, как манипуляторы, программируют наши помыслы и поступки, формируют цели и принципы функционирования разных слоев и групп общества. И отдельных людей, конечно, тоже. В ХХ веке в России было несколько моделей: Империя, Великая утопия, Большой террор, застой, включивший в себя оттепель, возврат к рынку и частной собственности. И за каждой стоят разные идеологемы и картины мира».

Пришли и новые медиатехнологии подачи нужных смыслов. Дондурей говорит о современных политических ток-шоу: «Новая лояльность порождена тем, что смысловики, занимающиеся производством массовых представлений о жизни, становятся все более изощренными. К примеру, чтобы продать консервативный, по сути, продукт, нужно в его обсуждение обязательно включить определенный процент инакомыслия. Раньше оно выжигалось тотально. Заметьте, на 10–12 человек, участвующих в полит-шоу на всех телеканалах, есть квота — два-три несогласных… В соответствии с принципами современных медиатехнологий: ты публично гвоздишь и эмоционально, лучше со скандалом, порешь оппонента, а у зрителей возникает ощущение подлинной победы одной (заметьте, всегда консервативной) точки зрения над другими».

Создаются специальные форматы, куда приглашают за достаточно большие гонорары оппонентов, например, из Украины, которых затем для потехи публики могут и побить.

И это привлекает еще больше зрителей, поскольку эмоциональность таких ток-шоу зашкаливает.

То есть все эти модели управления массовым сознанием, которые сейчас всплыли в случае США, давно работают в самой России. И если в США влияние было направлено на создание хаоса, неправильной модели мира, то в России, наоборот, на доказательство правильности имеющейся модели.

Сегодняшний мир по производству и распространению контента выиграли «техники», которые подчинены только технологиям и своим бизнес-моделям. У них нет того множества ограничений, которые человечество выработало за столетия по отношению к СМИ. Именно поэтому на горизонте вместо правды засветилась постправда, а фейк стал словом года. Оказалось, что технические платформы не в состоянии бороться с дезинформацией и пропагандой, поскольку пришли из мира технологий с другой моделью бизнеса.

Мир стал сложнее для понимания и действия. Сказанное может тут же оказаться ложью. Но оно уже повлекло за собой определенные действия, которые становятся необратимыми. Информация начинает деформировать физическое пространство, поскольку эта информация поднимается на уровень виртуального пространства, становясь законом нашей жизни.

НОВАЯ ИНФОРМАЦИОННАЯ СРЕДА СПОСОБСТВУЕТ ДЕЗИНФОРМАЦИИ

Мы живем в мире, где много ошибочной информации. Но совсем другое дело — когда такую информацию продуцируют сознательно, индустриально, как это было со вмешательством российской фабрики троллей в президентскую кампанию США. Индустриальная работа резко отличается от хаотической.

Человечество незаметно для себя попало в новый информационный мир. Неограниченные объемы информации обрушиваются на всех, и теперь автор и читатель слились в одном лице, когда каждый может заговорить с миллионами. Социальные медиа выдают на-гора столько информации, что ее просто физически невозможно проверить отдельному человеку, а технические гиганты, обеспечивающие эти объемы информации, не имели до самого последнего времени в своей бизнес-модели редакторской функции.

Натаниэль Персили увидел эту сложность в новых формах пропаганды, когда гигантские объемы сетей не дают возможности указать на подлинный источник фейков: «Пропаганда может пересекаться с сатирой, коммерческими фейковыми новостями, конспирологическими теориями, но для нее требуется намного больше: это преднамеренное использование дезинформации для влияния на отношение к проблеме или на кандидата. Фейковые новости, как и пропаганда, могут появляться в любом узле диффузной партийной сети и организации кампании. Они могут приходить из официальных органов кампании, неофициальных союзнических групп интересов, дружеских медиаорганизаций и вебсайтов, даже от самих кандидатов. Во времена социальных медиа фейковые новости проходят рикошетом среди всех этих узлов кампании, двигаясь в онлайне и офлайне, когда кампании, поддерживающие ее в медиа, повторяют рассказы в новостях». Кстати, это он описывает президентскую кампанию в США 2016 года.

Самым важным вопросом остается степень влияния фейковых сообщений на результат кампании. С одной стороны, как считают Эллкотт и Гентцков, исследовавшие проблему влияния, фейковые новости явно работали на Трампа. В их базе данных было 115 фейков в пользу Трампа, которые распространились по Facebook 30 миллионов раз, и 41 фейк в пользу Клинтон с распространением 7,6 миллионов раз.

Но каково было воздействие этих больших чисел? При сравнительном подсчете с телерекламой они ссылаются на исследование Спенкух и Тониатти 2017 года. По этому исследованию, одна дополнительная телереклама меняет результат голосования на 0,02%. Отсюда следует, что если бы одна фейковая статья работала как телереклама, то фейки из их базы данных увеличили бы результаты голосования на сотни долей процента. И это меньше того разрыва, который был у Трампа в штатах, от которых зависела победа.

Евгения Альбац акцентирует роль российских спецслужб во всей этой истории: «Это, конечно, такое стыдное чтение, потому что Мюллер в этом заключении шлепает российские специальные службы и, боюсь, лично президента Российской Федерации, без которого бы этого не могло было просто быть. В этом я абсолютно убеждена, и вчера об этом у меня на передаче говорил Алексей Петрович Кондауров, генерал-майор КГБ в отставке, который работал, собственно, и в 5-м управлении КГБ, в том числе. Он говорит, что, конечно, без отмашки на самом верхнем уровне, всего этого не могло бы произойти, чтобы люди по подложным документам с украденными личными данными собирали информацию в США, устраивали там митинги и демонстрации, организовывали местных американских сторонников Дональда Трампа и так далее. Это всё ведь было во времена “холодной войны”. И этим занималось КГБ. На эту тему существует огромное количество документов в разных странах мира. И очевидно совершенно, что мы решили вернуться в те самые времена». Издание New Times опубликовало перевод обвинений спецпрокурора, а также первый вариант давления от властей на троллей, которые давали интервью.

Продолжая рассказ об исследовании Эллкотта и Гентцкова, следует упомянуть их интересные данные по главным источникам новостей о президентской кампании. Первые места там занимает телевидение: кабельное — 23,5%, сетевое — 19,2%, местное — 14,5%. Правда, вебсайты опережают местное ТВ — 14,8%. И только за ними идут социальные медиа — 13,8%. Замыкают список источников печать — 8%, и радио — 6,2%.

Не следует также сбрасывать со счетов и постоянное снижение уровня доверия к массмедиа. Есть еще один интересный довод фундаментального свойства. Эндрю Эльфбейн акцентирует, что человеческий текст несет возможности обмана. Свою книгу «Суть чтения» он начинает с того, что эволюция запрограммировала нас на множество удивительных вещей, но чтения среди них не было. Оно появилось гораздо позднее. То есть при устном общении мы защищены эволюцией, что позволяет нам распознавать ложь. Письменная речь как бы закрывает от нас биологические ключи к распознаванию лжи.

Интересные исследования чтения ведет также Дэвид Рапп, одна из работ которого посвящена восприятию неточной информации. Он предлагает четыре правила по работе с неточной информацией:

— помогать людям записывать такую информацию в кратковременную память с указанием на ее проблемность;

— на неточную информацию нельзя полагаться, если она отлична от предыдущего опыта, фальшивые утверждения могут встречаться, например, в фэнтези, но на них не будут полагаться в реальной жизни;

— на неправдоподобную информацию люди полагаются меньше, чем на правдоподобную;

— информация передается источниками с различной репутацией, когда неточную информацию передает достоверный источник, люди скорее используют ее, чем если она придет от недостоверного источника.

Сюда также можно добавить не просто само сообщение, а и другие выстраиваемые конструкции, которые увеличивают достоверность. Одной из них является опора на реальные факты, которым придается иная интерпретация. Например, приезд нескольких французских (немецких) депутатов в Крым подается как признание аннексии Крыма конкретной страной. Делается обобщение, которое не соответствует действительности.

Лучшим вариантом разрушения такой дезинформации являются свидетельские показания журналистов, которые готовят такие тексты. До «ольгинских троллей» в 2014 году был шумный уход журналистки из Лондона, работавшей на RТ, Сары Фирт. Она мотивировала это необъективной подачей на RТ информации об Украине и приписыванием Украине гибели малазийского авиалайнера.

Мы живем в мире, где много ошибочной информации. Но совсем другое дело, когда такую информацию создают сознательно, индустриально, как это было со вмешательством российской фабрики троллей в президентскую кампанию США. Индустриальная работа резко отличается от хаотической. Тем более «стержень» этой работы удерживался огромным числом троллей (разные источники говорят о числе работающих от 600 до 1000) и суммами, которыми оперировал холдинг (1 миллион долларов в месяц).

И речь идет не только о США. Большое количество целей отмечено также в Украине, Грузии и Сирии. Была подвергнута атаке президентская кампания Макрона, Брекзит, Каталонский референдум, ряд выборов в восточноевропейских странах. И все это — контексты дезинформации.

Большие компании сегодня создали алгоритмы, которые сильнее продвигают сообщения от достоверных источников. Однако их научились обходить, размещая свое сообщение раньше, чем это сделают мейнстримные медиа. И одним из требований становится открытие этих алгоритмов. Точнее, хотя бы результатов работы алгоритмов, чтобы понять, какой контент попадает, и как он распределяется алгоритмом, кто дает информацию и рекламу, на какие группы пользователей они направлены. Это даст возможность видеть, как это происходит с телевидением и газетами, какая информация остается за бортом, выражают ли эти новости политические интересы правого, левого или центрального направления. Соответствующее программное обеспечение позволит бороться с дезинформацией.

Еще одной проблемой формирования персонального информационного пространства стали эхо-камеры, результат работы которых известен: мы слышим и видим то, что соответствует нашим представлениям о мире, и никакие альтернативные мнения к нам не пробиваются. Карен Норт из Университета Южной Калифорнии говорит по этому поводу: «Психологические исследования показывают, что люди реально нуждаются в подтверждающей информации. Они не только хотят знать, что происходит, они хотят иметь мнения и хотят найти одинаково думающих с ними людей, чтобы сказать им, почему их мнение верно. Это не значит, что люди не могут изменить своего мнения, но для них лучше находить людей, которые их поддерживают и говорят им, почему их мнение правильно». Норт разъясняет: «Мы ищем мнения, которые подтверждают наши мнения. Во времена предыдущих поколений было меньше новостных источников, и они были объективными. Сегодня большинство из нас получают наши новости от авторитетов с мнениями, которые нам нравятся. Мы хотим, чтобы к нам приходили наши новости».

Кибератаки направлены на физические цели — средства передачи и хранения информации. Операции влияния, идущие через соцмедиа, направлены на массовое сознание. Здесь дезинформация должна охватить достаточное число людей, чтобы они в нее поверили и поступили так, куда их подталкивает данная дезинформация, подаваемая как самая правдивая информация.