«В масштабе страны проблемы обезлесения в России не существует, в отличие от тропических стран»

— Константин, уменьшаются ли площади лесов в России?

— Можно начать с простого ответа: нет, не уменьшаются, а скорее даже растут. Но все не так просто с этими площадями. Их довольно сложно посчитать в России, потому что у нас есть очень обширная зона притундровых лесов, где очень сложно провести границу между лесом и не лесом. С учетом этой очень плавающей северной границы лесов можно встретить очень разные оценки их площади.

Правда, нам для большинства практических целей не особенно важна эта оценка, потому что в той местности почти ничего не происходит в части антропогенной деятельности. Да, пожары там все равно происходят, но лес потом восстанавливается в 99,9% случаев без всяких усилий людей по посадке и уходу за ним. А с учетом потепления климата лес постепенно движется дальше на север, появляются его новые участки. Это дает большой прирост площадей леса.

Но гораздо важнее для нас то, что происходит к югу от этих территорий. Здесь есть примеры, где лес был, но полностью исчез — именно в результате деятельности людей. Прежде всего это связано со строительством инфраструктурных объектов: газопроводов, городов, карьеров… Но если сравнить эти потери с общей площадью лесов России, то они будут ничтожно малы.

По данным государственного лесного реестра, в России более 700 миллионов гектаров площади, покрытой лесом.

— А в каких областях России заметно сокращение лесов?

— Можно привести в пример Московскую область. Это регион, где идет самое активное строительство инфраструктуры и развитие городов. Но и там больше 40% территории занято лесом. С 1992 по 2008 годы в результате строительства в Московской области ежегодные потери леса составили 276 гектаров. То есть безвозвратных потерь лесов было чуть больше одной сотой процента от их общей площади в Московской области.

Понятно, что в конкретном случае для местных жителей может быть трагедией, когда вырубают лес рядом с ними. Но в абсолютных цифрах безвозвратных потерь очень мало. При этом у нас идет активный прирост лесов на землях сельхозназначения, на бывших полях, которые забрасываются.

Как минимум 40 млн гектаров у нас в России заброшенных сельхозземель, на которых сейчас лес растет.

— Какие есть чувствительные локальные проблемы?

— Есть несколько больших локальных проблем с вырубками под инфраструктуру и с пожарами. Например, на юге Сибири и Дальнего Востока (Амурская область, Хабаровский край, Приморский край) пожары каждый год, поэтому лес просто не успевает расти. И вот там действительно заметны потери леса из-за пожаров. Но здесь ситуация зависит от динамики пожаров — если их станет меньше, то лес там опять восстановится без особых проблем.

Есть проблема со сведением особо ценных лесов — например, с Кавказа часто приходят такие новости. Активисты и экологи находят, например, что в Кавказском заповеднике пытаются лес вырубить под какие-то горнолыжные трассы, строительство или дороги. Скандальные истории доходят и до комитета по Всемирному природному наследию ЮНЕСКО, но такие попытки все равно не прекращаются. Это, безусловно, проблема.

Но в масштабе страны проблемы обезлесения в России не существует, в отличие от тропических стран Земли.

20% вырубок в России производятся по «серым» и «черным» схемам

— Какие есть оценки общего количества незаконных вырубок в России?

— Сначала нужно ответить на вопрос: что понимать под незаконными рубками? Периодически чиновники из Рослесхоза пытаются все сводить к тому, что незаконная рубка — это рубка вообще без документов. То есть если мужики взяли пилы, поехали на грузовике в лес, там что-то напилили и попытались продать — такое случается, конечно, но масштабы этого явления в России невелики. Это точно меньше 1% от объема заготовки леса. Если бы было только это…

Но у нас есть очень большая серая сторона, когда, вроде бы, какие-то документы есть на рубку, но рубятся либо другие породы деревьев, либо в больших объемах, либо на большей площади. И вот эти объемы по нашей оценке составляют примерно 20% от общего количества заготовки древесины. Если сейчас в России официально заготавливается около 170 миллионов кубометров древесины, то дополнительно к этому еще более 30 миллионов кубометров — «серые» и «черные» схемы. И недавно к нам присоединились в этой оценке и официальные органы.

Совет Федерации недавно выпустил постановление по проблеме незаконных рубок в России. Они провели собственное исследование, привлекали своих экспертов. В этом докладе есть цифра, что незаконная рубка составляет от 16% до 20%.

— А где наибольшие проблемы с незаконными рубками?

— Если начинать с востока России и продвигаться на запад, то это Приморский край, Хабаровский край, частично Еврейская автономная область — там есть ценные породы деревьев и очень выгодно заниматься незаконной рубкой. Есть специальный доклад WWF, в котором мы сравниваем, сколько официально разрешено заготовить древесины ценных пород и сколько такой древесины прошло через ближайшие таможенные пункты. А на Дальнем Востоке в этом отношении очень удобная для проверки ситуация.

Почти все, что там заготавливается, идет на экспорт, внутри страны переработки практически нет. Получилось, что ценных пород (дуб, ясень) вывозили в 2—5 раз больше, чем было разрешено заготовить.

Мы какие-то усилия предпринимали по защите ценных лесов. Например, получилось добиться запрета на рубку корейского кедра, который растет на Дальнем Востоке. По дубу и ясеню пока осталась проблема, но она не такая большая, как раньше. Сейчас мы уже фиксируем превышение по экспорту не в 2 раза, а максимум на 20%.

Дальше у нас Сибирь. В части нелегальных рубок — это прежде всего Иркутская область. Там нет дорогих пород, обычно там заготавливают хвойную древесину — сосну, ель, пихту. И под видом санитарных рубок (больных, поврежденных и усыхающих деревьев) заготавливается здоровая древесина. Объемы большие, хотя сейчас к этой проблеме приковано большое внимание, и они значительно снизились в последний год. Понятно, что это стимулируется спросом из Китая, который легальность наших заготовок совершенно не волнует — в отличие от европейского рынка, где есть целый регламент противодействия нелегальной торговле.

Дальше Кавказ. Там тоже растут ценные породы, с которыми связана значительная часть нелегального оборота. Но объемы вывоза ценных пород на экспорт с Кавказа намного меньше, чем с Дальнего Востока. Нет поблизости такой бездонной бочки в виде Китая, куда любой объем древесины может уйти. В основном все на месте перерабатывается. Объемы не самые большие, но процент нелегальных вырубок высокий.

Еще здесь можно упомянуть Ленинградскую область, где тоже есть серьезная проблема с санитарными рубками.

— На Youtube уже немало видео, где люди с раздражением комментируют проезжающие в Китай вагоны с лесом или огромные сложенные пачки леса, готового к отправке. Китай может вывезти весь лес юга Сибири?

— Если предложить, то вывезут. Все-таки важно рассматривать проблему с той стороны, что лес — это наша забота, а не китайцев. Конечно, хорошо, когда кто-то за нас ее пытается решить и вводит меру против покупки незаконно вырубленного леса, как это делает Европа и США. Но мы не должны рассчитывать на то, что еще и Китай будет следить за тем, чтобы у нас была легальная заготовка.

С другой стороны, объем круглого леса, который уходит на экспорт, не так уж велик в процентном отношении. Он составляет менее 16—17% от общего объема заготовленного леса. То есть у нас не такая ситуация, что весь лес «кругляком» на экспорт уходит.

В России принимались меры для того, чтобы сократить поставки круглого леса на экспорт, вводили повышенные пошлины, квоты — и добились того, что объем сильно снизился. Но Китай в значительной части заместил этот объем кругляка за счет экспорта из других стран, в том числе из США, Канады и Новой Зеландии.

«США, несмотря на огромный ВВП, не считают зазорным продавать лес на экспорт»

— То есть США на пароходах перевозит свой «кругляк» в Китай? Как-то это в голове не укладывается.

— Да. Морской транспорт один из самых дешевых. Главное, чтобы был к нему доступ. У нас как раз с этим проблемы. США, несмотря на свой огромный ВВП, не считают зазорным для себя продавать лес на экспорт и заместить нас на рынке леса в Китае.

При этом нельзя сказать, что у нас какой-то огромный рост переработки в России. В основном все ограничилось тем, что стали древесину продавать в Китай уже в виде досок.

Запретительные меры могут работать, но в комплексе с другими, а не сами по себе. Нужен комплекс мер поддержки деревообрабатывающего сектора. Простые ограничения и запреты практически ничего не изменили для лесного сектора России.

— Сколько же стоит русский лес?

— В среднем кругляк небольшой сосны стоит 3—4 тысячи рублей за м³, а цена крупного доходит до 6—7 тысяч. По самым ценным породам все сложнее. Есть редкие породы, которые запрещены к заготовке и вывозятся контрабандой. Это можжевельники, самшит, маакия, диморфант, явор и др. Из тех ценных пород, что можно заготавливать и официально вывозить, самые ценные — бук, дуб, ясень. Их цена еще больше зависит от качества и диаметра дерева. Если совсем примерно, то 9—12 тыс. рублей за кубометр среднего качества и до 50 тыс. — за высокое. Но там очень большая доля «черного» оборота денег. Я вам назвал только официальные цифры, реальная цена может начинаться от 20 и доходить до 100 тысяч за кубометр.

— В кубическом метре сосны всего одно спиленное дерево или больше?

— Совсем в среднем можно принять, что в 1 м³ — одно дерево. Это годится для северной и средней тайги, где сейчас идут основные объемы заготовки леса. А запасы древесины в таежной зоне можно оценить в 200 м³ на гектар, тоже в среднем.

«Реально мы уже входим в кризис лесообеспечения»

— Есть ли какие-то глобальные проблемы для лесного хозяйства в России? Например, нефтегазовая отрасль насколько большие проблемы создает?

— Вклад нефтегазового сектора в вырубку лесов и ухудшение состояния окружающей среды, безусловно, есть. Самые большие проблемы с этим в Сибири. Сейчас там очень развита нефтегазовая инфраструктура, много магистральных и местных трубопроводов — соответственно, это связано с разливами и выбросами. Перевод лесов в нелесную площадь, их фрагментация — это все есть, но я бы не сказал, что это глобальная проблема.

Если говорить вообще о проблемах в лесном хозяйстве, то основная — в том, что у нас лесного хозяйства почти и нет.Теоретически оно должно обеспечивать людей лесом для разных целей. И для заготовки древесины должен хороший лес выращиваться, и для социальных нужд. В пригородных местах и зеленых зонах тоже должен быть удобный ухоженный лес для отдыха. Последнее у нас вообще не развито. Исторически, у нас лесное хозяйство видело свою задачу только в обеспечении нужд лесной промышленности.

Но наше лесное хозяйство даже эту задачу не выполняет. В реальности, как я говорил, леса меньше не становится, площади даже растут. Но для промышленности важен не абы какой лес. Молодой осинник им не очень интересен. Самое дорогое сырье, если не брать редкие твердолиственные породы, — это крупная хвойная древесина. А ее становится все меньше. Реально мы уже входим в кризис лесообеспечения.

Предприятиям лесной промышленности России реально уже не хватает леса. Это происходит потому, что у нас нет лесного хозяйства и в общем-то его и в советское время не было, за исключением отдельных регионов в малолесной зоне. Была только его имитация.

Вроде бы лес сажали, но потом никакого ухода за ним нет. В итоге получается, что на месте вырубки вместо ельника или сосняка вырастает осинник. Даже если после рубки посадили ели, без должного ухода они все равно погибнут — их заглушат быстрорастущие лиственные деревья. А этот осинник сейчас не востребован промышленностью, его девать некуда. Да, ельник здесь вырастет естественным путем — но только через 100—150 лет. А нынешние предприятия вряд ли доживут до этого времени.

Это реальная проблема, которая неизвестна широкой публике. Ее наличие всячески отрицается нашими лесными чиновниками, которые везде отчитываются площадями лесовосстановления: «Мы восстанавливаем леса больше, чем рубим». И то из количества восстановленных лесов посадки составляют всего меньше 20%. А в остальные 80% входит так называемое «содействие лесовосстановлению». То есть приехали в лес, посмотрели, что есть подрост — значит, дело сделано. Но потом никакого ухода за этим лесом нет вообще. А работает эта система, как на огороде у нас. Если посадить помидоры на грядку весной, а потом в следующий раз прийти осенью в надежде пособирать урожай, то никаких помидоров там не будет.

В природе лес восстанавливается через смену пород. У нас в тайге на месте срубленного или выгоревшего хвойного леса сначала вырастают пионерные виды — осина, береза, а через 60—80 лет они сменяются хвойными породами. И только через 150 лет восстанавливается хвойный лес. Но цикл работы современных предприятий в лесной промышленности рассчитан на 60—80 лет.

Сейчас мы получаем, что продукции лесного хозяйства нет, как и самого этого хозяйства. Даже запланированных объемов заготовки леса взять просто негде — либо надо лезть в малопродуктивные притундровые леса, либо помирать. Такой у нас сейчас выбор.

«Хотелось бы, чтобы Рослесхоз меньше внимания уделял документообороту и больше — реальным проблемам»

— Находит ли WWF контакт с чиновниками, правительством? Реагируют ли они на ваши просьбы, петиции, обращения?

— В принципе, пожаловаться не на что. Нельзя сказать, что нас пытаются игнорировать. Мы входим в значительное количество разных советов, рабочих групп — например, в общественный совет Рослесхоза и рабочие группы при нем. У нас неплохой контакт со специалистами и с руководителем Рослесхоза Сергеем Аноприенко. Когда было нужно, мы организовали встречу, общались лично.

Какие-то положительные сдвиги из этих контактов тоже иногда бывают. Конечно, я бы не сказал, что мы довольны эффективностью нашей работы с чиновниками. Чаще удается предотвратить какие-то изменения в законодательстве в худшую сторону. Очень много сил уходит на то, чтобы отбить какие-то вредные инициативы. Например, недавно была попытка ослабить режим кедровников, что позволило бы начать рубки на значительной части их площади, но от этой идеи в итоге отказались. И другие такие случаи были.

То есть не могу сказать, что мы добились каких-то системных переломов к тому, чтобы у нас стала глобально улучшаться ситуация с лесами, но отдельные положительные изменения при нашем участии есть.

Из последнего — введен запрет на заготовку древесины в орехово-промысловых зонах, почти во всех регионах страны в лесохозяйственные регламенты включены перечни объектов биоразнообразия, появились в открытом доступе все акты лесопатологических обследований и др.

— А почему у Рослесхоза не получается решить системные проблемы в лесном хозяйстве? Может быть, дело в руководителях?

— Конечно, можно попенять Рослесхозу на то, что уже очень давно в роли его руководителя не было профессионала с лесным образованием, который бы до своего назначения занимался работой в лесной отрасли. С другой стороны, не факт, что ситуация была бы намного лучше. Например, по региональным органам управления лесами, где местами стояли вполне себе лесники во главе, видно, что в основном лучше там не становится. Это точно не ключевой определяющий фактор. И это не только от Рослесхоза зависит, состояние лесного комплекса определяется рядом системных проблем, которые касаются и других отраслей. С другой стороны, конечно, хотелось бы, чтобы Рослесхоз меньше внимания уделял организации документооборота и больше — реальным проблемам.

Матвей Антропов