Петр Войков, один из организаторов уничтожения царской семьи

DR

«М

ир никогда не узнает, что мы сделали с царской семьей”, — бахвалился Петр Войков, член Екатеринбургского ревкома, после убийства Романовых летом 1918 года в подвале дома купца Ипатьева.

Скрывать было что — убийство вышло жестоким. Кроме венценосной четы, большевики расстреляли пятерых их детей, доктора Евгения Боткина, повара, горничную и двух породистых собак.

Уже в горбачевские времена стало известно, что расстрельная команда, которой руководил Яков Юровский, прикладами винтовок разбила лица трупов — чтобы их невозможно было опознать. Вдобавок Войков облил убитых серной кислотой: ее конфисковали со всех аптек Екатеринбурга — набралось без малого 100 л.

Тела пятерых членов царской семьи и их слуг закопали под дорогой за городом, а трупы царевича Алексея и княжны Марии сбросили в угольную шахту.

Необходимость этого убийства Войков и Юровский объясняли тем, что в стране зреет монархический заговор, который они сами же и придумали. О том, зачем нужно было издеваться над телами, большевики умолчали.

У

бийство царской семьи, совершенное Войковым, стало логичным завершением устремлений нескольких поколений российских революционеров-террористов.

Цареубийца и сам осознавал эту преемственность. Советский историк Николай Жуковский в 1960‑х писал, что Войков мечтал убить царя еще в те времена, когда учился в керченской гимназии. Он как‑то с гордостью сказал отцу, что сидит за партой Андрея Желябова.

Желябов — знаменитый русский террорист, который в 1881 году участвовал в покушении на императора Александра II. Он действительно учился в Керчи, а позже стал участником организации Народная воля, члены которой были одержимы романтическими идеями о либерализации России.

Народовольцы объявили охоту за Александром, хотя именно этот царь отменил крепостное право в империи, за что в народе его называли освободителем.

Но революционерам не было до этого дела. Им требовалось громко заявить о себе и спровоцировать бунт. Пропагандистская деятельность у них не ладилась. Поэтому они решили убить Александра, чтобы крестьяне поднялись на восстание.

Революционеры-террористы достигли своей цели лишь с четвертого раза.

Сначала народовольцы взорвали под Москвой поезд, в котором император возвращался из Крыма. Затем стреляли по его экипажу в Петербурге. Серьезной акцией стал взрыв принесенной в Зимний дворец Степаном Халтуриным бомбы, случившийся в 1880 году: царь уцелел, но погибли 11 солдат охраны.

Годом позже подпольщики повторили теракт — и на этот раз успешно: 1 марта 1881 года народовольцы двумя бомбами таки подорвали Александра. От взрывов погиб один террорист, император, казак из охраны и случайный подросток. Еще 11 человек получили ранения.

Желябова, руководившего операцией и арестованного за пару дней до ее осуществления, повесили вместе с четырьмя другими народовольцами. На суде заговорщики отказались от защиты.

Войков родился через семь лет после теракта. Он вырос в интеллигентной либеральной среде, в которой народовольцев оценивали крайне романтизированно. “Правду говорят, что сам царь приказал казнить Желябова? — спросил как‑то юный Войков отца. — А его письмо царю ты читал?” Подросток вынул из кармана листок бумаги, развернул его, и отец прочел: “Было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности”. Войков-старший велел сыну сжечь переписанное от руки письмо.

Но Войков уже избрал свой путь: он оказался замешан в организации по крайней мере трех терактов в Ялте. Бомбисты здесь были столь активны, что на время русско-японской войны 1905 года в городе ввели положение “чрезвычайной охраны”.

Войкова постоянно исключали из гимназий за подстрекательские высказывания. Родителям пришлось сменить не один крымский город — они бежали от дурной славы их отпрыска. Тот не унимался, пока терпение отца не лопнуло, и старый Войков выгнал революционера из дома.

Юный террорист несколько лет колесил по стране, скрываясь от полиции. Временное убежище он нашел во Франции. Даже поступил в Парижский университет, где изучал химию.

В 1909 году Войков сошелся в Женеве с Владимиром Лениным, откуда в 1917‑м с лидерами большевиков прибыл в запломбированном вагоне в Россию для организации госпереворота.

Большевистское правительство отправило Войкова в Екатеринбург решать вопросы снабжения. Он “решал” — занимался реквизицией продовольствия у крестьян.

В

Екатеринбурге в тот момент находилась и семья отрекшегося от престола российского императора. После февральской революции царя отправили в ссылку на восток — в Тобольск, а затем уже советская власть перевела его на Урал — подальше от всех внешних врагов.

Большевики одно время подумывали отправить Романовых в Германию. Немецкий кайзер Вильгельм хоть и воевал с Россией в Первую мировую, доводилcя Николаю II кузеном. Однако после проигрыша в войне ему самому пришлось эмигрировать в Голландию.

Обходилась революционная власть с арестованными Романовыми весьма неделикатно. Им позволили взять с собой минимум вещей. Охрана воровала у них продукты. Император записал в дневнике: “В сарае, где находятся наши сундуки, постоянно открывают ящики и вынимают разные предметы и провизию из Тобольска. И при этом без всякого объяснения причин. Все это наводит на мысль, что понравившиеся вещи очень легко могут увозиться по домам и, стало быть, пропасть для нас! Омерзительно!”

Из драгоценностей у царской семьи до расстрела остались лишь те, которые женщины зашили в белье.

При этом екатеринбургские большевики вели более чем роскошный образ жизни. Они заняли дорогую Американскую гостиницу в центре города. О пирах, которые там регулярно устраивались, ходили легенды: шампанское, ананасы, икра на столах комиссаров были не самыми изысканными яствами. А в номер к Войкову можно было заскочить “примарафетиться” — на жаргоне наркоманов того времени это означало понюхать кокаин.

Летом 1918 года император получил два письма от анонимного офицера. Тот писал, что неравнодушные к императорской судьбе люди готовят побег семьи.

Некоторые российские историки считают, что анонимные письма царю мог составлять сам Войков. Они пришли спрятанными в продуктах, а охрана, которой руководил химик-бомбист, тщательно проверяла каждую корзину. К тому же одно письмо было на французском, а из руководства екатеринбургских большевиков лишь Войков владел этим языком.

Сам он на первых порах демонстрировал вежливость в общении с императором. Даже пресек воровство охраны, а драгоценности семьи собрал в коробку и, заперев ее на ключ, вручил царю. Правда, куда они делись после убийства, осталось тайной.

Письма послужили формальным поводом для местных большевиков объявить о заговоре с целью освобождения царя. На закрытом заседании они решили, что к городу стремительно подходит враг, и в таких условиях живой символ контрреволюции — Николай — может оказаться в руках белогвардейцев. Поэтому символ решили убить вместе со всей семьей. Войков сразу же поддержал эту идею. И поучаствовал в ее реализации.

Знакомые Войкова рассказывали, что после этого на руке большевистского функционера появился перстень с большим рубином, который до этого видели на императрице Александре Федоровне.

Ц

арские драгоценности преследовали Войкова и дальше. После расстрела в 1920 году он стал членом коллегии Наркомата (министерства) внешней торговли в Москве. Отвечал за хранение драгоценностей царской семьи в Оружейной палате и Алмазном фонде. И конфискованное добро часто прилипало к рукам Петра Лазаревича.

Кремлевское руководство окончательно взбесило то, что Войков одаривал мехами из госхранилища своих любовниц, а те не считали зазорным появляться в них на людях.

Войкова решили отправить послом в далекую Канаду. Однако эта страна официально находилась в составе Британской империи, а ее монархи приходились родственниками Романовым. О том, что их уже несколько лет нет в живых и как к этому был причастен Войков, в Канаде знали. И руководство этой страны отказалось принимать такого посланника.

А вот Польша, которой правил маршал Юзеф Пилсудский, одобрила кандидатуру Войкова.

Глагол «расстрелять» был его любимым словом, — Григорий Беседовский, советский дипломат, о Петре Войкове, когда тот был послом в Варшаве

Он во время работы в Наркомвнешторге занимался контролем за выполнением условий Рижского мирного договора. Один из его пунктов обязывал большевиков вернуть Польше исторические ценности и произведения искусства, вывезенные из страны за время российского правления.

Ходили слухи, что Войков отдал или продал полякам более положенного, чем и снискал расположение Пилсудского.

Однако пользоваться им пришлось недолго. Войков раздражал российскую белую эмиграцию, осевшую в Европе. Он не стыдился своей дурной славы и даже бравировал ею. Коллега Войкова по варшавскому посольству Григорий Беседовский вспоминал: “Глагол расстрелять был его любимым словом. Он пускал его в ход кстати и некстати, по любому поводу”.

В июне 1927 года 19‑летний Борис Коверда, эмигрант из бывшей Российской империи, шестью выстрелами убил Войкова.

Коверда родился в Вильнюсе, а когда фронт Первой мировой войны приблизился к городу, эвакуировался с матерью в Самару. Красный террор, захлестнувший Россию после большевистского переворота, оставил сильный отпечаток в сознании юноши. После эмиграции в Варшаву он получил работу корректора в антикоммунистической газете.

Покушение на Войкова оставило немало вопросов. Сразу после убийства в сейфах советского посольства обнаружили гранаты и арсенал огнестрельного оружия. Польская пресса подала это как подготовку к теракту против Пилсудского. Неизвестные наняли для Коверды четырех дорогих адвокатов, и вместо пожизненного заключения убийца получил 15 лет каторжных работ. Через десять лет он вышел на свободу.

В Москве не стали раздувать большого скандала: большевики просто расстреляли в отместку 20 представителей знатных российских семей, которые не успели эмигрировать, и с почестями похоронили Войкова на Красной площади.

А поэт Владимир Маяковский, хорошо знавший посла-бомбиста, увековечил его в стихах: “Вот с этим виделся только за час, / Смеялся, снимался около. / И падает Войков, кровью сочась, / И кровью газета намокла”.

Осуждать деятельность Войкова в России начали лишь после развала Советского Союза, когда власти открыли секретные архивы. Российская генпрокуратура завела даже уголовное дело по факту расстрела царской семьи. Однако следствие удивительным образом полностью опровергло участие Войкова в преступлении.

А в ноябре этого года москвичи подтвердили свои симпатии к большевистскому прошлому и людям, чьими руками совершался красный террор. На референдуме они сказали нет переименованию станции Войковская.

Этот материал был опубликован в №45 журнала Новое Время от 4 декабря 2015 года