• Временами людьми разных эпох, религий и культур овладевало резкое беспокойство в ожидании скорого конца света, иногда самого скорого.
• Конец света ожидали к 1000-му году в средневековой Европе. Ожидали его и совсем недавно, в 2012-м, уже по всему миру.
• Ранние христианине не боялись конца света, мечтали о нем, но приходилось смириться с тем, что он все не наступает.
• После того как люди придумали различные виды оружия массового поражения, конец света стали объявлять с завидной регулярностью.

Алексей Юдин: Ничто не вечно под луной — человечество знало об этом всегда — в том числе и само человечество с его миром. Время от времени людей обуревает какое-то странное нервозное беспокойство в ожидании конца света.

Корреспондент: Человечество с давних времен говорило о конце света. И если сначала это были катастрофы религиозно-мистического характера, то с освоением новых технологий люди обнаружили массу способов уничтожения всего живого. Из реальных опасностей самые популярные сегодня: глобальная война, пандемия, катастрофические изменения климата, падение астероида и прочие напасти.
Первый крупный конец света средневековая Европа ожидала в 1000-м году. Страхи основывались на буквальном толковании строк «Апокалипсиса», говорящих о том, что ангел пленил дракона на тысячу лет, но по прошествии этой тысячи лет дракон, то есть сатана, будет освобожден на малое время. И к концу первого тысячелетия от рождения Иисуса Христа горячие головы стали проповедовать, что даже этого малого времени будет достаточно, чтобы наступил конец света.
В 1182 году итальянский монах Иоахим Флорский, философ и мистик, назвал другую дату. Основываясь также на «Апокалипсисе», он предрек, что 1260 год станет времен крутых перемен, после чего установится тысячелетнее царство святого духа. На место алчности, насилия и бесправия придут евангельская бедность, справедливость и любовь. Учение Иоахима Флорского было крайне неоднозначно воспринято в Католической церкви, однако под его влиянием находились Данте и Петрарка, а дальние отголоски его прозрений ощутимы даже в философии истории Шеллинга и Гегеля.
Наряду с религиозными, были и астрономические концы света – например, Томмазо Кампанелла говорил о столкновении Солнца с Землей в 1603 году.

Перечислять различные апокалиптические астрономические пророчества можно бесконечно. Особое место в этом списке занимает комета Галлея, которая возвращается к солнцу раз в 75-76 лет, так что следующий конец света можно ждать где-то в 2061 году.
Впрочем, после того как люди придумали различные виды оружия массового поражения, и им уже не нужна была помощь в самоуничтожении, конец света стали объявлять с завидной регулярностью. А после технической революции в копилку потенциальных причин апокалипсиса добавилось восстание машин.
Помимо прочего довольно популярными остаются пророчества французского астролога и алхимика Нострадамуса и календарь майя, согласно которому все мы должны были увидеть конец света 21 декабря 2012 года, но проглядели. Хотя у нас еще есть шанс — американский конспиролог Давид Монтень полагает: реальная дата Апокалипсиса сдвинулась с 2012-го на декабрь 2019 года.

Алексей Юдин: У нас в студии — историк-медиевист, профессор факультета гуманитарных наук Высшей школы экономики Олег Воскобойников , и историк религии Константин Михайлов . Откуда мы знаем про то, что должен быть конец света? Что или кто нам об этом говорит?

Олег Воскобойников: Насколько я себе представляю, в большинстве нормальных религиозных систем есть начало и конец.

Константин Михалов: Далеко не во всех религиозных системах есть проработанная концепция конца света. Циклическое время может и не предполагать конца в чистом виде. То же самое мы видим у древних греков, которые говорили, что железный век может кончиться катастрофой, и снова наступит золотой.

Алексей Юдин: Где мы видим четкий, однозначный конец — в христианстве?

Олег Воскобойников: Вроде как. Но, опять же, нет даты, конкретный день неизвестен.

Константин Михайлов: Чтобы был конец и начало, нам нужно разомкнуть это циклическое время и получить линейное. Традиционно принято полагать, что это идея, появляющаяся в зороастризме и иудаизме: к VI-V веку до нашей эры и там, и там она определенно уже начинает фиксироваться. У зороастритов уже есть Страшный суд, глобальная катастрофа, в конце времен должен прийти мессия, лидер сил добра в сражении с силами зла.

Алексей Юдин: Кто-то должен прийти в конце, и после его прихода занавес опускается.

Константин Михайлов: Наступают последние дни. После этого хорошее, может быть, только начинается.

Алексей Юдин: Говорят, что раннее христианство эсхатологично, то есть насыщено ожиданием скорого конца. Пришел мессия, началось христианство, и он должен прийти второй раз. А что говорила ранняя христианская традиция о том, как скоро это может произойти?

Олег Воскобойников: Первые поколения действительно ждали, что он сейчас вернется, и настанет царство божье. Но он все не приходил и не приходил. Где-то в конце I века появляется текст, который мы знаем как Откровения Иоанна Богослова, весь наполненный ожиданиями конца света, с ярким его описанием. Как известно, христиане следующих поколений сложно относились к этому тексту, он далеко не сразу вошел в канон. Более того, православная церковь по-прежнему не читает этот текст в церкви, потому что это слишком сложный текст, и читать его, как читают Евангелие, опасно для людей. На Западе «Апокалипсис» может читаться в церкви.

Августин по многим вопросам по-своему расставил точки над «i» около 400 года. Это еще Римская империя, он римлянин, но уже во многом средневековый христианин. С одной стороны, он видел 410 год, первое падение Рима. А с другой стороны, он утвердил идею, что церковь — это уже царство божье на земле, здесь, среди нас, то есть можно жить дальше. Рим погибнет, но внутренний Рим в нас останется, потому что мы — хранители этого.

Константин Михайлов: Текст действительно очень сложный, изначально спорный, не подлежащий простой трактовке, и он подвергался очень серьезным дискуссиям, в том числе и на соборах. Кроме того, «Апокалипсис» рисует нам отчасти пугающую картину конца света. Между тем для раннего христианства этот момент страха, может быть, не был таким. Ранние христианине не боялись конца света, они надеялись на него, мечтали о нем, но приходилось смириться с тем, что он не наступает и не наступает.

Алексей Юдин: Для ранних христиан это не кошмар, не травма, а ожидание изначально заповеданного.

Константин Михайлов: Интересного воскресения, которое последует за ним. Это продолжение будет даже лучше, чем все, что происходило с нами до этого момента.

Алексей Юдин: Почему в конце первого тысячелетия христианства, около 1000 года возникают эти тревожные ожидания конца?

Олег Воскобойников: Они немножко преувеличены, прежде всего, религиозными мыслителями XVI века, когда шла полемика между католицизмом и протестантизмом. Два этих великих лагеря ловили друг друга на всяких глупостях, все высмеивали, как могли. В жаре полемики возникает и какая-то критическая мысль. Историки XIX века подхватили мифы Средневековья. Ожидания, страхи, коллективные фобии тысячного года — это, конечно, миф. Предположим, однин из умных хронистов первой половины XI века Радульф Губастый пишет о 1000 годе и 1033-м: рождение и смерть.

Я думаю, что в 1000 году конца света ждали не больше людей в процентном отношении, чем сегодня или в 2000 году. Я был в Париже с 1999-го на 2000-й: что там только не вытворяли люди!

Алексей Юдин: В 1000 году, наверное, воспринимали всерьез, не было таких игрищ с концом света?

Олег Воскобойников: Конечно, это не игрушечная тема. Что-то такое бродило, но это очень трудно зафиксировать, в источниках мы находим очень немногое. Сложно говорить, что былокакое-то поветрие, что это летало в воздухе. Есть отдельные миниатюры в рукописях того времени. Не случайно лучшие иконописцы работают над апокалиптической темой. Это в какой-то степени сигнал для историков, но это еще не поветрие. Наша источниковая база узка: три хрониста, два с половиной иллюстрированных «Апокалипсиса» еще не делают погоды.

Алексей Юдин: Кстати, этот сигнал принят в современной массовой культуре, а может быть, даже в науке? Есть отсылки к тысячному году в текущем времени?

Константин Михайлов: Исключая какие-то масскультурные тексты, рассказывающие про страхи Средневековья, я, пожалуй, этого не встречал. Все современные страхи Апокалипсиса, как правило, отсылают нас не к средневековому опыту: мне представляется, что все рассуждения про тысячу лет представляют собой инверсию тысячелетнего царства: мы тысячу лет ждем, а потом наступает тысячелетнее царство Христа. Но все современные поиски основаны на расчетах нововременного типа со сложными астрономическими выкладками. Мне представляется, что боязнь конца света — в большей степени нововременное, чем средневековое явление.

Алексей Юдин: Меня очень интересует фигура Иоахима Флорского: по-моему, это христианский по сути, полноценный религиозный проект конца света. Это же 1182 год, когда он предсказывает… Почему именно 1260 год — поворотный к концу света?

Олег Воскобойников: У него были не бог весть какие хитрые вычисления. Он, конечно, мистик, хотя к слову «мистика» тоже нужно относиться аккуратно. Иоахим жил в Калабрии (сейчас это самая малоразвитая и труднодоступная область Италии, она лежала между Сицилией и центральной Италией), возглавлял там аббатство.

Алексей Юдин: Это были пугалки?

Олег Воскобойников: Да, но к ним относились серьезно. Крестовые походы, например, в какой-то степени связаны с этими ожиданиями, с недовольством самими собой, с комплексом вины. Религиозное движение, безусловно, было. Я не говорю, что все бежали вычислять, искать у кого-то ответы, когда он настанет, это все равно единичные голоса. Но некоторые из них находили отклик как у пап римских, так и у императоров, кардиналов, у Данте. Христианин любой эпохи должен быть готов в концу света хоть через секунду.

Алексей Юдин: Но это все-таки радостное или уже устрашающее ожидание?

Олег Воскобойников: Оно пессимистическое. Иначе непонятно, почему возникают разного рода движения покаяния. Те движения, которые мы называем еретическими, они же тоже за чистоту, чтобы подготовиться к концу света.

Алексей Юдин: Есть такой персонаж Джон Уэсли, он назвал точную дату: 18 июня 1836 года.

Константин Михайлов: Точную дату Уэсли взял у Бенгеля, немецкого текстолога, предшествовавшего ему на несколько десятилетий. В XVII, а особенно в XVIII веке начинается тщательное подневное вычисление конца света. Это стало довольно популярной темой. За почти столетие до Уэсли этим занимается, например, Исаак Ньютон. Конец XVII века — это поворот, то, что мы обобщенно называем научной революцией. Но в этой научной революции всегда была очень мощная теологическая составляющая. Ньютон занимался богословскими вопросами, толкованием «Апокалипсиса», книги пророка Даниила, именно из нее он высчитывал свои даты конца света. У него получается несколько вариантов: по-моему, 2093 год и еще какие-то (мы не доживем, можно не беспокоиться). Возникает по-настоящему точная астрономия, возможность предсказания движения небесных светил, тех же комет, и в значительной степени человек, который открыл, как работают планеты, тот же самый Ньютон, именно с этого начинает свою систему мира, свою небесную механику. С этого момента начинается одержимость вычислением точного дня.

Уникальность Уэсли, основателя методизма, действительно очень крупного и интересного человека, в том, что он не просто называет эту дату (это делали многие), а в том, что эту дату, названную им, слышит огромное количество людей. Ньютон пишет для самого себя, рассказывает об этом в письмах друзьям. Уэсли, опирающийся на опыт гигантского протестантского пробуждения конца XVIII века, сразу рассчитывает на огромную массу слушателей, которые все вместе включатся в этот опыт ожидания конца света. Сам Уэсли не занимается расчетами, он скорее популяризирует эту дату.

Но после этого возникают Адвентисты седьмого дня, Свидетели Иеговы — список бесконечный, и это совершенно точное ожидание конца света. Поразительная история: Свидетели Иеговы почти угадали, они назначали конец света в 1914 году, и ближе к концу света за последнее время действительно ничего не случилось. Расплывчатость ожиданий в конце XVIII века была нестерпима человеку, ему хотелось знать время, место, какую-то конкретику.

Олег Воскобойников: Кстати, в Евангелии от Матфея тоже есть такое место, где Спаситель сам говорит: что вы вечно спрашиваете, когда. Не надо лезть.

Константин Михайлов: К концу Средневековья, к началу Нового времени время начинает уточняться. Если мне не изменяет память, Данте — первый крупный европейский автор, описывающий нам механические часы в раю: он сравнивает движение райских сфер с часами. После этого происходит уточнение времени, уточнение пространства в процессе колонизации, уточнение режима работы общества. Культура Нового времени вообще стремится к конкретности, и конец света — часть этого стремления.

Олег Воскобойников: Я бы добавил, что это наследие схоластического способа мышления, которое все упаковывает. Но при этом схоластика вовсе не чужда ожиданий. Мы сейчас склонны немножко механически поделить религиозное и обмирщенное. В особенности при переходе от Средневековья к Новому времени все это совсем неясно. Если мы назовем Ньютона равным нам, это будет страшным анахронизмом, потому что он религиозный мыслитель, в том числе, другое дело, что он за механику этого творения.

Но механику творения, в том числе механику времени, пытаются осмыслить и разложить по полочкам уже в XII-XIII веках. Фома Аквинский ждал конца света, комментировал соответствующие тексты. Философы-схоласты все равно общаются с теми же самыми проповедниками, к которым приходит с вопросами их паства: слушайте, тут на 1260 год назначен то ли конец света, то ли, наоборот, приход мессии — что скажете? Они смотрят на часы: поскольку евреи еще не обратились в христианство, как нам обещал псевдомефодий, то рановато, сначала все евреи должны креститься.

XIII-й — это очень антииудейский век, может быть, даже больше антииудейский, чем XII-й. Я даже читал в одной рукописи еврейско-латинский словарь, где объясняется, что значат еврейские буквы, и латинский автор не нашел аналога какой-то буковке в привычной ему орфоэпии, и говорит: обозначим это знаменьем нашего спасения — крестом, потому что, как мне верно сказали надежные люди, не пройдет и пары лет, как все крестятся. Это совершенно очевидный признак того, что люди чего-то ждут, поэтому жгут Талмуд, выгоняют евреев. Хотят как лучше, а получается как хуже. Ради этого многое кладется на алтарь неведомой победы, неведомого дня.

Алексей Юдин: В XIX веке тоже торопили? Как ожидали по этим несостоявшимся пророчествам конца света в бытовой реальности?

Константин Михайлов: Главные, кто в конце XVIII – начале XIX века ждет конца света, — это новые протестантские движения этой эпохи. Это повод призвать к обновлению, к духовному самосовершенствованию, к пробуждению, к лично переживаемой встрече с творцом, которая должна подготовить тебя к этому новому состоянию. У нас все трясутся, как бы его отложить, а у них все наоборот: поскорее организовать это дело.

Алексей Юдин: Здесь попахивает каким-то новым проектом в духе коммунистического. Религиозное трансформируется, конвертируется во что-то другое, наступает такая механистичность…

Константин Михайлов: Сам коммунистический проект с ожиданием обновления царства святого духа называется по-другому, но де-факто оно наступает.

Олег Воскобойников: Они даже не скрывают этого. Манифест Коммунистической партии начинается призраком, а заканчивается всеобщим объединением — вполне эсхатологический текст. Он написан талантливым человеком, немцем, идеалистом по определению.

Алексей Юдин: Новый поворот темы, уже ближе к нашим сегодняшним дням и сегодняшнему концу света, в комментарии Сергея Малика , автора проекта «Гнездо параноика».

Сергей Малик: Тематика выживания как таковая возникла как массовое явление в 2012 году. Какие-то первые адепты появились, может быть, лет 20 назад: современные спецэффекты позволяют снимать очень впечатляющие картины, фильмы-катастрофы. Сужу по своему сообществу: молодые люди приходят с очень романтичным взглядом на конец света, почему-то считают, что именно на их плечи ложится честь спасения человечества.

Для нашей страны эта тема очень новая, поэтому неудивительно, что она претерпевает какие-то изменения: она все еще на этапе становления. В тех же США этой теме лет 50 или больше, со времен Карибского кризиса: когда наши ракеты появились на Кубе, там начали рыть бункеры, запасаться консервами и питьевой водой. Если честно, я вижу очень мало угроз, при которых этот бункер понадобится. Все-таки выживание — это командный вид спорта: нужно, наверное, объединяться с людьми, готовиться, знать все то, что нам когда-то преподавали на уроках ОБЖ. И я считаю, что человек должен быть готов реагировать на те угрозы, которые его окружают в обыденной жизни. Зомби-апокалипсис — это хорошо, ядерная война неминуема, но при этом есть риск просто не дойти до ближайшего перекрестка, потому что у нас в стране больше двух тысяч человек в год гибнут или страдают в ДТП.

Алексей Юдин: Итак, от спущенного сверху и сотворенного богом конца света мы переходим к концам света, созданным руками человечества. За прошедшее тысячелетие было несколько таких объявленных по разным причинам концов света. Самый известный — это, конечно, 2000 год. Еще были пророчества Нострадамуса о 1999 годе.

Константин Михайлов: Нострадамуса аккуратно переписывают каждые десять лет, чтобы внести новые даты конца света. Можно было бы добавить к нему целый ряд условных пророков, которым задним числом приписываются предсказания конца света. Для русской публики, на мой взгляд, более актуальна Ванга, чем Нострадамус. Ванге все время приписывают очередное предсказание такого рода.

Алексей Юдин: 2000 год — еще одно тысячелетие, миллениум: это была реплика на 1000 год, по тому же сценарию?

Олег Воскобойников: В какой-то степени сработал эффект трех нулей. Это был год, когда я начал учиться в Париже, и в декабре прямо под Рождество был страшный ураган. Народ напрягся. В новогоднюю ночь на Елисейских полях кто-то грохнул серьезную петарду, был сильный запах гари, толпа шелохнулась, и нам пришлось смыться, потому что было немножко страшно. Но я бы не сказал, что это было связано с эсхатологией или попыткой наведения царства небесного на земле в отдельно взятом городе.

Я помню, у нас все обсуждали слезы Ельцина, передававшего Россию новому исполняющему обязанности. Сегодня, 20 лет спустя, ты смотришь на это немножко эсхатологически, но корень зрел… Наверное, архетипическая мифологема сидит в нашем коллективном разуме (или неразумии), нам нужны эти мифы. Точно так же сидит и то, что есть две модели времени — циклическая и линейная, и мы непонятно где. Нам повсюду говорят, что Россия без будущего, у нас нет идеологии будущего, Евросоюз без будущего. А что, Соединенные Штаты знают, что делать? Другое дело — Япония, где эры сменяются одна за другой, и каждая — эра благоденствия, либо доброты, либо еще чего-нибудь такого.

Алексей Юдин: 2012 год — это попытка прописать циклическое в линейное?

Константин Михайлов: Это немножко другая история. В мезоамериканской культуре действительно существовала идея повторяющихся концов света. Майя говорят о пяти концах света, причем четыре уже прошли, люди превратились кто в рыб, кто в обезьян, кто еще в кого. У ацтеков конец света ожидался чуть ли не раз в 49 лет. Мезоамериканская культура была очень на это нацелена, очень интересовалась проблемой смерти, что, кстати, современная мексиканская культура с культом святой смерти замечательно унаследовала, у них это очень популярные вещи. Для мезоамериканской культуры это не проблема, а нормальный ход событий, так и должно быть. В прежние времена это решалось парой-тройкой человеческих жертвоприношений. Для североамериканской публики это была другая история: с одной стороны, реализация наших экологических, политических и каких угодно страхов, а с другой, вечная надежда на то, что наконец-то все закончится, встанет на свои места. В страхе конца света, атомной войны и всего прочего в ХХ веке очень важна эта составляющая конца света как освобождения от текущих проблем. Не случайно выживание стало такой популярной идеей: скорее бы все это рухнуло, мы бы перешли к нормальному миру.

Алексей Юдин: Есть такая мысль, что мы уже ничего не можем изменить своими собственными руками, и скорее бы все это гикнулось.

Константин Михайлов: Самый типичный, самый канонизированный страх конца света — это снова история про телесное воскресение, только это телесное воскресение без души: зомби встают телами, но души у них нет.

Если говорить о современном протестантском пасторе, который обещает нам Страшный суд завтра, то это история про жажду, про ожидание, про надежду. Американские пасторы каждый год обещают нам очередной конец света. Это, конечно, приметы искренней веры, буквальное чтение Святого писания.

Олег Воскобойников: В христианской культуре и искусстве, по крайней мере с 1600 года, Страшный суд, то есть конец света — это, прежде всего, учебник морали, это всегда источник вдохновения для проповедника и его паствы: подумай, посмотри сюда. В любой современной православной церкви ты причащаешься, и перед тобой иконостас, который рассказывает тебе всю историю мироздания. Ты принял причастие, внутри тебя бог, ты поворачиваешься, выходишь из церкви — перед тобой Страшный суд. Каждый день ты должен быть готов.

Алексей Юдин: Есть не только разные предсказания концов света во времени, но и типологически разные сценарии концов света. Конец света как конец мира, конец света постоянно обновляющийся (конец-начало), техногенные катастрофы со всеми ужастиками, что-то еще. Конец света постоянен, он длится и длится, работает сам на себя. Сегодня у нас не получилось конца света: это не означает, что мы его отменяем, но и бояться его, пожалуй, не стоит.