Уже седьмой год идет война на Донбассе. За это время в «Л-ДНР» стали взрослыми тысячи детей, которые уже слабо помнят, что такое украинская власть.

Кириллу Самоздри 18 лет. Он родился и вырос в Луганске. Когда началась война ему было 12 и все эти годы он жил в родном городе.

Кирилл видел изменения школьной системы, провел юность в реалиях комендантского часа и отдыхал в детских лагерях, где вместо, например, веселых стартов учили собирать автомат.

Уехать из Луганска хотел и раньше, но ждал своего совершеннолетия. А в этом году Кирилл столкнулся с преследованием людей, которые называли себя агентами российской спецслужбы. О своей жизни в «ЛНР» он рассказал «Донбасс Реалии».

Луганск во время войны

– Именно о том, как в Луганске началась война, у меня воспоминаний нет. Я в целом тогда не очень понимал – что это такое и с чем я столкнулся. Любая информация о том, что происходит, была исключительно на уровне слухов. И во время активных боевых действий я все время был в Луганске, никуда не уезжал.

Я не осознавал, что произошли не только какие-то военные действия, а состоялись еще и политические изменения. Я начал замечать существенные различия только после того, как начались, сначала плавные, затем все более резкие изменения в образовательной программе. Вместо истории Украины у нас появилась «история Родины». Мы, по сути, изучали историю Российской Империи и Советского Союза. Вообще без событий, которые происходили в Украине.

Я ничего не знал о Голодоморе, об УПА и вообще для меня УСС ничем не отличалась от других.

Я учился в лицее с экономико-правовым уклоном и кроме экономики и права у нас еще была обязательная строевая подготовка, обязательные какие-то военные, милитаристские штуки. Я единственный из класса на них не ходил, поэтому подробно не могу рассказать. Но мои одноклассники сдавали зачет по сборке автомата и делали открытки для «ополченцев» на классном часе.

Еще с 2011-го я ездил в детские лагеря. Но в последние годы программа этих лагерей из какой-то развлекательной, просто направленной на отдых детей, превратилась в пропаганду милитаристской российской повестки. Все дети были разделены на секции: секцию журналистики, секцию МГБ («министерство государственной безопасности», – ред.), секцию МВД. У них была своя программа, по которой они весь период в лагере занимались какими-то вещами, опять же, с пророссийским уклоном.

Вместо дискотек нас учили танцевать вальс, мол, вот, русские люди танцуют вальс, а весь остальной тупой необразованный некультурный мир танцует то «примитивное». Спортивные секции превратились в секции с начальной военной подготовки. Мы буквально разыгрывали сценки: кто-то был «украинским агрессором», а кто-то «ополчением ЛНР» и на таких столкновениях у нас строилась картина происходящего в стране.

На мой взгляд, все креативные люди выехали из Луганска, потому что они просто адекватно оценивали ситуацию. Они понимали, что если они останутся, то у них не будет там никаких перспектив, они не добьются ничего большого и не смогут воплотить свои мечты в жизнь.

Побег из Луганска

– С февраля этого года я нахожусь в общественной организации «КиевПрайд». И в июне я узнал, что за то, чем я занимаюсь в Украине (по сути, общественной деятельностью, которая никак не связана с политикой непосредственно) мне могут приписать и терроризм, и экстремизм, и мне срочно нужно удалять все данные с телефона, не общаться и где-то спрятаться.

В какой-то момент я понял, что меня «прослушивают».

Меня вызвали на допрос. Российские агенты ничего у меня не нашли, потому что я успел все удалить. Но они мне прямо сказали, вот у нас есть твои данные, номер телефона, аккаунты соцсетей, мы знаем, где ты живешь, мы тебе просто позвоним, скажем куда ехать, что и против кого свидетельствовать, будешь с нами сотрудничать. Я понял, что нужно идти на крайние меры – выбросил sim-карты, удалил аккаунты в соцсетях, месяц жил у подруги, с которой познакомился накануне допроса и контактов которой не было в моем телефоне. Соответственно, они о ней не знали. Я обращался в различные международные организации, но они могли мне помочь только в пределах подконтрольных Украины территорий.

В июле я узнал, что КПВВ в Станице Луганской открыли и я уже могу рискнуть и поехать самостоятельно. Чтобы пересечь КПВВ [на стороне «ЛНР»] мне не хватало «витяга» (документ из Государственного демографического реестра относительно регистрации места жительства, – ред.). Я очень долго спорил с таможенником по этому поводу и все закончилось тем, что он очень сказал: «Я тебя пропускаю, но имей в виду, что назад ты больше не вернешься». Я с этим согласился и уже на украинской таможне проблем никаких не было вообще.

Жизнь в Киеве

– Я на самом деле до сих пор, но уже в меньшей степени, чувствую себя туристом из более тоталитарной и закрытой страны. Очень часто мне говорили, что я будто из Северной Кореи приехал. Я как-то у своего соседа спросил – как вызвать полицию? А он мне такой: «Ты что, глупый? Ты не знаешь, как полицию вызвать?».

Первые две недели у меня в голове был комендантский час. Я шел куда-то в магазин, потом смотрел на часы, автоматически возвращался назад, а потом вспоминал, что здесь нет комендантского часа и я могу идти дальше.

До того, как в феврале впервые приехал в Киев [на один день, в офис KyivPride]. Я жил по стереотипу, что за пределами «священного Донбасса» все ненавидят русский язык и презирают русскоязычных. И когда ко мне знакомые обратились на русском, и я такой: «А что, здесь можно говорить по-русски?».

Надо мной посмеялись и потом, чем дольше я здесь был, то тем больше убеждался, что здесь одинаково относятся и к украиноязычным украинцам и к русскоязычным украинцам.

Я удивился, насколько здесь открытые люди. Они не боятся говорить о темах, которые в Луганске не обсуждают, и даже запрещено о них говорить. Здесь можно быть просто самим собой.

У меня, кстати, до сих пор вот эта вот прошивка из «ЛНР» есть, что иногда говорю «на Украине», а не «в Украине». Это только потому, что я там прожил 6 лет.

И зарплату, которую получаю я сейчас в Киеве, без опыта работы, без каких-либо глубоких профессиональных знаний, она, грубо говоря, в два раза превышает зарплату шахтера [в «ЛНР»], который, по сути, кормит себя и всю семью, которому эту зарплату еще и задерживают.

Мало кто там может позволить себе поехать куда-то на отдых за пределы неподконтрольных территорий. Единственный мой знакомый, который куда-то летал в Европу, он в «юнармии», «топит за ЛНР», а его родители там какие-то провластные люди.

Месяц назад благодаря программе «Донбасс-Украина» я поступил в Киево-Могилянскую академию на социолога. Эта программа буквально меня спасла, я поступил в тот вуз, который я хотел, и выбрал ту специальность, которую я хотел.

Я недавно ездил в Запорожье. И несмотря на то, что это обычный город Украины, там есть куча разных предприятий, малого, среднего бизнеса, там куча интересных мест куда пойти, куча кафешек и тому подобного.

В Луганске этого всего нет. И мне жаль, что таким городом мог стать и Луганск, если бы не война. Из-за некого мнимого патриотизма и ошибочного ассоциирования себя с Россией мы отказались от уровня даже не того, который у нас был, а от того, какой у нас мог бы быть. Луганск – это, по сути, город упущенных возможностей.

Для людей там, да, поехать в Россию на заработки проще, чем поехать в ЕС. Поступить в вузы в России проще, чем в Украине. И точно так же проще найти работу на месте, чем на подконтрольной Украине территории. Это действительно так. Но тем самым, делая все время «попроще», ты просто ставишь крест на своей свободе.

Ты ограничиваешь себя в правах, когда ты идешь работать в «государство ЛНР». Потому что ты, скорее всего, не осознаешь, что у тебя закрывается путь в Украину, в ЕС, в Америку, потому что ты, возможно сам того не понимая, но работаешь на террористическую организацию. Нужно уметь мыслить за пределами того места, где ты живешь.

Я хочу, чтобы и правительство Украины, и жители Украины, которые сейчас находятся на подконтрольных территориях, и общественные украинские организации, и международные организации понимали, что там сейчас происходит и тем людям очень нужна помощь. То, что эти люди могут себя реализовать, и у них есть потенциал, у них просто там нет никакой возможности этот потенциал реализовать. А людям, которые остались на неподконтрольных территориях, могу посоветовать стремиться к чему-то большему, чем то, что у них есть сейчас.