(Продолжение, предыдущая часть здесь)

Истории Крымского ханства не повезло дважды: в Российской империи ее писали преимущественно в черных красках, а в Советском Союзе вообще попытались забыть. Да и жители современной Украины, чего скрывать, по большей части находятся в плену российских мифов и заблуждений о крымских татарах. Чтобы хоть немного исправить ситуацию, Крым.Реалии подготовили цикл публикаций о прошлом Крымского ханства и его взаимоотношениях с Украиной.

После смерти Ивана Мазепы его дело продолжил Пилип Орлик . Для нас он интересен тем, что в «Пактах и конституциях Войска Запорожского» завещал казакам жить с крымскими ханами в мире. А Крым, со своей стороны, не оставил их в беде. Во-первых, ханские войска помогали Орлику в его войне с Россией за Украину, а во-вторых, два десятилетия, с 1711 по 1734 год на территории Крымского ханства располагалась Олешковская Сечь. Расскажите, пожалуйста, подробнее об этом уникальном периоде крымско-украинских отношений – как складывались взаимоотношения татар с казаками и были ли перспективы у их союза?

Как известно, Олешковская Сечь собралась из тех казаков, которые спасались от погрома, учиненного на Запорожье российскими войсками в отместку за поддержку запорожцами Мазепы. Собственно, история с Мазепой стала для царя лишь поводом к тому, чтобы расправиться с ними, если бы не было этого повода, то непременно нашелся бы какой-нибудь иной, потому что и до того царское правительство уже вынашивало планы ликвидации Запорожья. И дело даже не в какой-то особой злобе Петербурга на украинских казаков, а в совершенно рациональных соображениях. Ведь в новых условиях, когда Российская империя сомкнулась на юге с Османской и между ними пролегла четко определенная граница, запорожцы были уже попросту не нужны русскому правительству. Потому что царь выстраивал на этой границе целенаправленные стратегические и тактические планы, выстраивал с этой целью систему пограничных договоров и соглашений с Турцией, а такие задачи лучше всего решать с помощью полностью контролируемых правительственных структур, в том числе войск – регулярных войск, – а не с помощью полунезависимой, переменчивой в своих симпатиях и очень своевольной военной корпорации, какой была Запорожская Сечь. Потому изгнание русскими запорожцев с Нижнего Днепра с тех пор стало лишь вопросом времени, и впоследствии настал час, когда это было сделано окончательно.

Очень похожая проблема возникала, к слову, и у крымских ханов со степными ордами, да даже и с отдельными воинственными прослойками в среде самой крымской знати. Полунезависимые и агрессивные военные сообщества, которые были чрезвычайно полезны во время конфронтации с соседями, теперь стали представлять собой очень серьезную помеху большой государственной политике, когда на смену неопределенным зонам влияния в незаселенном Диком Поле пришла пора четко очерченных границ, утвержденных межгосударственными договорами двух империй.

Ну а что касается Олешковской Сечи, то в данном случае, переселившись от безвыходности на территорию Крымского ханства – с которым, как я уже рассказывал, в силу схожего положения и схожих опасений казаки стали находить все больше взаимопонимания – запорожцы оказались в весьма затруднительном положении. Не говоря уже об их новом политическом статусе беженцев, главный вопрос заключался, конечно, чем им кормиться. Потому что в своем новом статусе они, разумеется, уже не могли, как прежде, получать доходы ни от нападений на турецкие крепости, ни от угона крымских стад. Но еще хуже – крайне сузилось пространство и для их, так сказать, мирной экономики. Потому что засушливые окрестности Олешек были куда беднее их прежних владений, где можно было чуть ли не в промышленном масштабе заниматься охотой, рыбной ловлей и скотоводством. Да и, кроме того, эти новые земли вовсе не были свободны, потому что у них уже имелись свои хозяева: это были ногайцы, выпасавшие тут свои стада, и такое тесное соседство на ограниченной территории просто не могло не привести к трениям, и эти трения вскоре не замедлили возникнуть.

Понимая все эти трудности, Девлет II Герай поначалу назначил казакам жалование деньгами и продовольствием, однако жалования, разумеется, хватало не на всех. Поэтому чуть позже ханское правительство передало запорожцам право собирать налог со всех торговцев, переправлявшихся через днепровские переправы, а также позволило беспошлинно добывать соль на крымских соленых озерах и торговать ею. Но Россия ввела контрмеры: она запретила своим и украинским купцам всякое сообщение с сечевиками, и в этих условиях экономические привилегии, пожалованные ханом казакам, утратили всякий смысл: потому что торговать стало, по сути, не с кем, и, соответственно, не с кого собирать налоги на переправах.

Ханский двор пытался было использовать казаков по прямому назначению: то есть как военную силу. В составе ханского войска казаки даже совершили несколько вылазок против русских гарнизонов на Слобожанщине, но очень скоро походы против России были запрещены очередным мирным договором султана с царем и надолго прекратились. Да и запорожцам не слишком понравилось быть участниками рейдов, в которых высшее командование преследовало благородные стратегические цели борьбы с Россией, тогда как низовые командиры видели своей важнейшей задачей захват в украинских землях как можно большего числа украинских невольников на продажу туркам, раз уж выпала такая редкостная возможность. Не слишком успешными вышли и попытки ханов привлечь казаков к походам на Черкессию.

Словом, в ханстве, по сути, не нашлось подходящей работы для украинских казаков. В Крымском государстве попросту не было социального, так сказать, кластера, в который можно было бы гармонично вписать эту совершенно новую для Крыма категорию населения. Правда, в Османской империи существовала весьма отдаленно схожая с казаками категория военных поселенцев, выполнявших за жалование различные военные повинности для султана. И крымское правительство попробовало задействовать этот турецкий опыт в своих отношениях с запорожскими беженцами, попытавшись, по турецкому примеру, привлечь их к фортификационным работам. В частности, казаков попытались использовать в обновлении и укреплении Перекопской оборонительной линии. Но работа землекопами противоречила моральному кодексу казачества и была воспринята ими как унижение.

Со временем проблемы лишь накапливались. Когда в степях разразился бунт свергнутого калги Адиля Герая против хана Менгли II Герая, мятежный калга решил использовать успешный опыт крымско-казацких военных союзов – только на сей раз против хана. Многие сечевики откликнулись на его призывы и приняли участие в мятеже, но бунт был подавлен и хан сурово наказал его участников, продав тысячи с полторы казаков в Турцию на галеры.

Непростыми оказались отношения беженцев и с их новыми соседями, причерноморскими ногайцами, потому что с обеих сторон не утихали взаимные стычки за стада пасущегося на одних и тех же приднепровских пастбищах скота. Эти стычки были настрого запрещены ханским правительством и наказывались им, но тем не менее имели место и являлись источником напряжения.

Словом, на крымской чужбине украинцам жилось неуютно, да и для крымских татар эти гости были скорее источником головной боли, нежели стратегически ценным приобретением. А тем временем среди казаков таяли надежды возвращения на родину – ведь с самого начала своей эмиграции в Крым казаки ожидали, что гетман Иван Мазепа, а затем его преемник Пилип Орлик вот-вот соберут в Европе и Турции международную коалицию по освобождению Украины из-под русской власти. Но годы шли, Орлик разъезжал по разным странам с горячими призывами о помощи, везде его принимали сочувственно, кивали головами, но воевать с Россией за освобождение Украины никто в Европе не имел ни малейшего намерения.

Так прошло 20 лет. Среди казаков уже попросту сменилось поколение: генерация старых «мазепинцев» вымирала, а молодые, которые не испытали на себе последствий побоища 1709 года, все чаще мечтательно заглядывались в сторону российской гетманской Украины, где жизнь, конечно, тоже была не сахар, но, видимо, издали русская власть там выглядела сравнительно сносной.

Все закончилось тем, что казаки отправили в Петербург покаянное письмо, прося у царицы позволения вернуться на старые места. И они получили такое позволение. Казаки поблагодарили хана Каплана I Герая за гостеприимство и за поддержку в трудную минуту и стали собираться в путь. Хан, конечно, понимал, что Россия заставит казаков, так сказать, «кровью искупать» их «вину», и было мало сомнений, что эта кровь будет крымской – и, к слову, эти сомнения целиком оправдались всего через два года. Но казаки были тверды в своем решении, и в 1734 году Олешковская Сечь покинула пределы Крымского ханства и ушла на территорию подконтрольную России территорию.

Другой итог у этого необычного исторического эксперимента, по сути, едва ли и мог быть. Ведь, появившись в Крыму против своей воли, казаки оказались в совершенно неестественном для себя положении. Сечь изначально не была способна гармонично прижиться в государстве, в качестве барьера против которого, собственно, и возникла почти за два века до того. Однако сам факт временного переселения запорожских казаков в ханские владения – факт абсолютно немыслимый и невообразимый в XVII столетии! – на мой взгляд, ярко подтверждает уже высказывавшийся мной только что тезис об объективном (даже если до конца и не осознаваемом) сближении интересов Крыма и Украины в начале XVIII столетия. И именно в этом и заключались причины неудачи, постигшей эту попытку казачества прижиться в рамках Крымского государства.

Ведь именно из-за этого объективного сближения, все подобные институции, возникшие на рубеже двух стран в прежний, конфронтационный, период их истории (я имею в виду и казацкие сечи, и татарские пограничные орды) в новых условиях постепенно превращались в исторический анахронизм, который уже нигде не мог найти себе прежнего применения. И потому судьба такого общего для двух стран исторического феномена как автономные приграничные военные корпорации, в среднесрочной перспективе была решена.

В том-то и заключается историческая трагедия украинской и крымскотатарской государственности, что она оказалась крепко привязана к этим специфическим институциям, которым, по сути, уже не оставалось места в формировавшемся тогда новом мировом порядке. В случае Украины вышло так, что во всем огромном и разнообразном украинском обществе не нашлось других носителей и выразителей идей национальной государственности, кроме тонкой прослойки казачества. И когда казачество как политическая сила потерпело окончательный разгром и искоренение, идея украинской государственности на долгие годы ушла, так сказать, в забвение, пока ее десятки лет спустя не подхватили и не реализовали новые силы.

А в случае Крыма мы наблюдаем обратную тенденцию, но с тем же результатом, когда полноценное государство с осознанной и логичной внешней политикой, с самостоятельно выработанными внешнеполитическими принципами, с четкими собственными геополитическими интересами на протяжении ста-ста пятидесяти лет было силой низведено Стамбулом на уровень второстепенного, зависимого придатка Османской империи, чья функция в XVIII веке, по существу, уже мало чем отличалась от функции казачества: то есть, служить заградительным щитом империи и удобной подсобной силой в проведении имперских военных акций – в том числе таких, за которые империя не желает самостоятельно нести политическую ответственность.

В итоге оба этих государственных проекта, украинский и крымскотатарский, очень скоро были стерты с карты силами российского соседа, свидетелями чего мы и станем в наших следующих беседах о падении Крымского ханства.

Грустно звучит? Ну конечно, грустно.

Вообще, когда в наши дни заходит речь об украинско-крымскотатарских отношениях, то как-то больше принято, чтобы звучали такие себе восторженные, бравые воспоминания о былых союзах, в рамках энергичной борьбы с недружественными мифологемами, в рамках патриотической пропаганды и контрпропаганды и так далее. Это, разумеется, очень хорошо и очень нужно для украинского общества, которое только сейчас, наверное, по-настоящему открывает глаза на истинную роль Крыма в украинской истории. И в стране нет недостатка в специалистах и любителях, готовых ответить на эту потребность общества бодрящими и вдохновляющими иллюстрациями.

Но, знаете, когда занимаешься анализом этой темы фактически всю жизнь и когда твои глаза открылись на мир Крымского ханства не летом 2014 года, как у многих, а еще лет за 20 с лишним до того, то обращаешь внимание уже на куда более тонкие закономерности, лежащие куда глубже, чем просто воспоминания об общих победах. Поиск и формулировка этих закономерностей – занятие куда менее веселое и захватывающее, чем рассказ о ярких событиях прошлого, однако это совершенно необходимое занятие.

Потому что осознание этих закономерностей дает прочный фундамент для обоснования исторического партнерства двух народов – фундамент куда более прочный, чем просто воспоминания об общих победах, потому что победы непременно сменяются поражениями, союзы – враждой, а приязнь – драками, тогда как объективные исторические процессы развиваются медленно, действуют долго, и потому далеко не столь зависимы от ситуативной смены вкусов и настроений. И они на протяжении нескольких столетий развивались так, что ставили оба соседних народа во все более и более схожее положение. Тем самым эти процессы ставили оба народа по одну, так сказать, сторону исторических баррикад – даже независимо от того, в какой мере это осознавалось самими участниками событий. И даже независимо от того, желали ли они этого.

А все это, в свою очередь, создало монументально прочный фундамент сотрудничества и союзничества этих народов в последующие периоды. В том числе и в нынешнее время.

Продолжение следует.

Текст впервые был опубликован Крым.Реалии в мае 2018 года​