Главный архитектор Владимир Григорьев занимает не самый ключевой с точки зрения смольнинской иерархии пост главы комитета по архитектуре. При этом он уникальный чиновник, так как может руководствоваться в работе собственным представлением о прекрасном.

Например, о внешнем виде зданий и высоте букв на них. За это Григорьева не любят представители самого разнообразного бизнеса. Но нелюбовь — тоже признак значимости. В наступающем году его ждет большая работа: помимо прочего, готовить новый Генплан Петербурга.

Вы получили более 1,5 тыс. предложений по изменению Генплана. Каковы ключевые изменения?

— Проект Генерального плана — стадийный стратегический документ. В его основе лежит большая работа по сбору исходных данных от всех ведомств, инвентаризация и анализ текущей ситуации, прогноз на будущее. Если сравнивать Генплан с айсбергом, то это его огромная «подводная часть», а предложения, которые нам присылают жители города, — его видимая верхушка, и они, конечно, также учитываются в работе. Большинство поступающих предложений касаются изменения функционального зонирования территории: перевода промышленной зоны в деловую, деловой в жилую и так далее. Особо «смелые» заявители сразу предлагают установить для промышленных территорий жилое назначение. Комитет в рамках своих полномочий осуществляет градостроительное регулирование этих процессов во избежание необратимого дисбаланса при развитии города. Затруднения при таком планировании могут возникать, когда необходимо решать имущественные вопросы для территорий со множеством собственников. Но мировая практика показывает, что если перед страной, перед городом стоят важные стратегические задачи, включаются механизмы, позволяющие развивать городские территории. Например, во Франции существует закон о национальных интересах: некая территория объявляется зоной государственного интереса, которую в случае необходимости должны освободить десятки тысяч людей. Вопрос о том, как ее освободить — а так было, например, с кварталом Дефанс в пригороде Парижа, — решается демократическим путем. Мы находимся в иной ситуации. У нас такого закона нет. В отношении же, как может показаться, простого перевода земель из промышленных зон в жилые мы придерживаемся позиции, что в приоритете должны быть прогнозные данные по развитию производств и созданию в необходимом количестве рабочих мест. Тем более что для строительства жилья места в городе предусмотрено достаточно.

По будущему судебному кварталу — вы ждете архитектурного конкурса или это будет решение из Москвы?

— Как главный архитектор, я считаю, что любые значимые территории в городе крайне желательно застраивать на основе проектов, прошедших конкурсный отбор. Так был проведен международный архитектурный конкурс для прежнего проекта судебного квартала на проспекте Добролюбова. Другой вопрос, что по тем или иным причинам: инвестиционным, техническим, финансовым — реализован может быть доработанный или вовсе иной проект. Что касается выбранной сегодня для размещения комплекса площадки у Смольного, то мне бы хотелось, чтобы на эту территорию был проведен конкурс, так как в градостроительном контексте это знаковое место.

А вы знаете, будет конкурс или нет?

— Этого я не знаю. Могу только сообщить, что город занимается подготовкой земельных участков. Законодательство не позволяет обязывать проводить конкурсы, но предоставлять архитектурный облик здания на согласование — обязательно. Однако это разные процедуры.

Каково ваше отношение к тому, что в конкурсах участвуют и побеждают иностранные архитекторы? У российских архитекторов, да и у застройщиков, существует мнение, что их проекты приходится переделывать.

— До прихода в КГА я настороженно относился к застройщикам и строителям. Теперь я настороженно отношусь к застройщикам, строителям и архитекторам. Архитекторы — люди творческие и на работу коллег часто смотрят критически, с долей скепсиса. Творческий человек ведь всегда знает, что он бы сделал по–другому, как бы правильно откорректировал проект. Я тоже был в роли такого «адаптора» в своей жизни. Но у моей команды получалось адаптировать проекты, не меняя главную идею, — оставляя их такими же, как они были задуманы.

Чему же тогда архитекторов учат в вузах, а чему — их практический опыт?

— Если бы сегодняшняя архитектурная деятельность наших соотечественников не вызывала вопросов, президент страны не стал бы уделять особое внимание необходимости повышения качества архитектурного образования и, мне кажется, не принял бы решение о прямом подчинении главных архитекторов высшим руководителям исполнительных органов власти. Президент определил вектор развития в создании комфортной городской среды. Казалось бы, в условиях рынка, который господствует в нашей жизни уже 30 лет, процесс создания комфортной среды должен проходить совершенно естественно. Но мы наблюдаем скорее обратную ситуацию. Понимая назревшую проблему, еще в 2015 году мы инициировали принятие закона, устанавливающего необходимость согласования архитектурно–градостроительного облика объекта в сфере жилищного строительства. Эти меры, конечно, усиливают ответственность архитекторов за свою работу. Изменения еще не столь очевидны, но они есть. С момента вступления закона в силу прошло не так много времени, поэтому сегодня мы видим проекты, прошедшие процедуру, лишь на самом начальном этапе их реализации.

А у вас есть право править архитектора? Вы часто отказываете в согласовании фасадов, как говорят девелоперы?

— Я не понимаю свое «право» как «право править», да и выражение «не понравилось» — не из моего лексикона. Все достаточно просто: я приглашен на должность главного архитектора — председателя КГА, в положении которого прописана координация работы исполнительных органов власти по формированию облика нашего города. Значит, и я участвую в формировании облика города и несу ответственность за решения, которые принимаются в период моей работы. Если на рассмотрение приносят проект, за который я готов отвечать перед высшим руководством, перед жителями, перед моими внуками, наконец, то я согласовываю этот проект и способствую его интеграции в архитектурную ткань города. В случае возникновения сомнений такой проект выносится на рассмотрение Градостроительного совета, состав которого утвержден правительством города.

Какая архитектура вам нравится? «Невская ратуша»? «Русский дом»?

— «Невская ратуша» была представлена на Градостроительном совете и была им одобрена. Причем на совете проект был даже после конкурса — возможно, это не вполне корректная очередность. Но я считаю, что такие проекты имеют право быть построенными, так как являются результатами конкурса. Что касается «Русского дома», то нарисован он мастерски. Правда, мне кажется, он немного не «петербургский». Дело в том, что такая ставилась задача. Заказчик хотел, чтобы этот дом был московско–купеческий. И это условие выполнено архитектором Герасимовым, как всегда, блестяще.

А в какой стадии сейчас находится приспособление конструкций Конюшенного ведомства?

— Возможно, было бы правильно реализовать на этом месте масштабный проект, который включал бы и приспособление Конюшенного ведомства, и площади, и создание подземной парковки. Городу не хватает грамотного использования подземных пространств и законодательства, регулирующего подземное строительство не только в условиях наших слабых грунтов, но особенно в охранных зонах исторического центра, учитывая необходимость сохранения архитектурного облика объектов культурного наследия. Несколько лет назад комитетом был проведен конкурс на развитие территории Александровского парка, где одним из условий было обозначено использование подземного пространства под парковку. Участники представили свои решения, конкурс состоялся, был определен победитель. На Конюшенной площади, по моему мнению, подобные решения также были бы уместны и востребованы.

Есть история с вывесками: бизнесмены, которые настаивают, что нормативы надо приводить в соответствие с тем, какими они им видятся.

— Мы вносим некоторые изменения, поскольку считаем это возможным и так как они не меняют основную концепцию, заложенную в 40–м постановлении правительства города. Не секрет, что принятие нормативно–правового акта у нас часто означает только одно — как говорят во Франции: «Король умер. Да здравствует король!». А у нас обычно происходит следующее: нормативно–правовой акт принят — да здравствует начало его изменения. Что касается изменений, которые мы приняли, то были исключены требования, касающиеся невозможности воздушного подключения, потому что на это нам указала ФАС. Более детально прописаны размеры вывесок, которые считаем уместными и которые не нарушают эстетическое состояние городской среды. Мы даже готовы рассматривать на Градостроительном совете особо сложные случаи, конечно, при инициативе инвесторов.

Мы с коллегами давно ломаем голову над вопросом, в чем же камень преткновения: почему огромные вывески стали принципиальным моментом. И поняли: под видом информационных конструкций отдельные представители бизнеса размещают, по сути, рекламу. Проанализировали нормативы разных стран по минимальным размерам информационных конструкций для обеспечения их видимости. Выяснили, что во всех странах размеры даются в миллиметрах — начиная с 40 мм, для видимости на расстоянии 200–300 м — 40–50 мм. А все остальное — это просто реклама. Чтобы увидеть вывеску какого–либо гипермаркета с Московского проспекта, не нужны огромные буквы. Мы допускаем на фасадах высоту 1,65 м — что вполне достаточно для обзора надписи. Бизнесмены же хотят вывески от 3 до 6 м, чтобы выделяться из всей окружающей среды. А это уже реклама.

Недавно на Дальневосточном проспекте открывали памятник писателю Даниилу Гранину: стало смеркаться — и вдруг загорелась надпись расположенного довольно далеко торгового центра, и она стала доминировать в пространстве в радиусе 1,5 км. Архитектуру новых районов, безусловно отличающуюся от исторического центра, занавешивать огромными информационными конструкциями неправильно. Где доминируют вывески — город теряется. Между прочим, первый указ императрицы Елизаветы Петровны, через неделю после ее восшествия на престол, был такой: «Убрать вывески со всех «нарядных» улиц города».

Есть Таймс–сквер в Нью–Йорке, где световая реклама является частью городской среды. У нас это невозможно?

— Возможно. При условии, что высота букв на фасаде зданий составляет не более 1,65 м (это, кстати, высота Венеры Милосской). Как архитектор, я не могу представить фасад, который выдержит рекламу с высотой букв более 1,65 м.

А медиафасад «Лидер Тауэр»? Там показывают рекламу.

— Эта конструкция не является медиафасадом. На согласование в комитет был представлен проект художественной подсветки здания, который не подразумевает демонстрацию рекламы. Но контрольные функции в данном случае осуществляет другое ведомство.

— Если «Лахта Центр» принесет подсветку, то согласуем. Пока проект не приносили.

А как, по–вашему, должен выглядеть арт–парк «Тучков буян»?

— Конечно, как парк, как общественное пространство. Когда я жил в Мюнхене, мне очень нравился там Английский сад — почти лес, но с ресторанным двором. Представить на проспекте Добролюбова парковую прогулочную зону в классическом понимании ландшафтного парка трудно из–за ограниченности территории. При современном темпе жизни для общественного пространства недостаточно просто создать прогулочные маршруты. Городское пространство должно быть наполнено смыслом, функциями, возможностями для проведения досуга, чтобы чем–то заняться, что–то посмотреть.

То есть в формате Новой Голландии? Или в формате «Зарядья»? Вот там можно и съесть, и посмотреть…

— Нам поручено не копировать «Зарядье», хотя мне нравится то, как в столице развиваются общественные пространства. Мы попробуем сделать интереснее.

Если пофантазировать: можно ли сформулировать единство градостроительной политики? Ведь меняются и губернаторы, и главные архитекторы.

— Мы все время балансируем на тонкой грани вкуса. Я стараюсь от этого отходить и все проекты, которые могут повлечь неоднозначные оценки, выносить на Градостроительный совет. В принципе, все должно проходить через экспертную оценку — кроме трансформаторных будок и внутридомовых построек. Прописать критерии красоты невозможно, поэтому для самых важных градостроительных задач мы предлагаем применять конкурсную практику. Например, был проведен архитектурный конкурс «Петербургские фасады», издана книга со всеми проектами. Это образец, чтобы кто–то мог взять конкурсные наработки и реализовать. Мы ведь совершенно упустили из вида социальную ответственность архитектора. Это колоссальная ответственность, потому что своими творениями архитектор воздействует на людей на протяжении долгого времени. Если мы допускаем, что архитектор социально ответствен, то сразу возникает второй вопрос: а может ли молодой человек, только что окончивший вуз, уже через год–два называть себя архитектором? Мы же говорим об архитектуре бывшей столицы Российской империи, крупнейшего северного города мира. Должно быть понимание и ответственность за то, что ты не ухудшаешь сложившуюся среду этого города. Может быть, стоит задуматься о необходимости персонального лицензирования архитекторов? Сейчас лицензии получают организации. А кто там нарисовал в этой организации — одному Богу известно. Например, аэропорт в Геленджике проектирует Массимильяно Фуксас. Для нас большое счастье, что звезда такого уровня работает для нас. Рассказывали, что изначально проект поручили его молодым сотрудникам, но вскоре мастер взялся проектировать сам: все–таки его имя на проекте.

А Норман Фостер чувствовал ответственность за свой проект?

— Могу сказать, что Норман Фостер отказался участвовать в проекте «Охта Центра», потому что считал, что в Петербурге нельзя строить такое здание. Это же не Лондон.

— Я считаю, что в этом случае можно было бы реализовать проект как Эрика Мосса, так и Доминика Перро.

А технически это можно было сделать?

— По кармическому стечению обстоятельств у меня находится письмо, адресованное в министерство культуры и подписанное Домиником Перро, что дальнейший контроль за строительством второй сцены Мариинского театра он собирается поручить Владимиру Григорьеву. Я внимательно изучил проект Перро: на мой взгляд, в нем была допущена серьезная ошибка. Придумав «золотой кокон», архитектор начал его «функционализировать», местами сделав его частью теплого контура здания, местами — холодной конструкцией. Нужно было сделать здание и на него положить холодную «сетку кокона». Технически это было сложно, но вполне решаемо.

Вообще, по моему опыту, что для многих наших соотечественников кажется нерешаемым или сложным, иностранным именитым архитекторам таким не кажется. Например, вместе с Рикардо Бофиллом мы проектировали Дворец конгрессов в Стрельне. Он нарисовал балку пролетом 80 м, а высотой всего 3 м — и мы сказали ему, что таких балок не бывает. Он ответил, что из Швейцарии можно морем привезти такие балки из специальной стали повышенной жесткости, они могут выдерживать большие нагрузки. «Хорошо. А прогиб фасада при снеговой нагрузке 15 см?» — снова спрашиваем мы его. Через полчаса присылает решение: стеклянный фасад опускается в чехол, и сверху щеточка, как в метро у двери. Фасад скользит по этой щеточке. Пытаемся еще раз озадачить: «А конденсат на крыше?» Через полчаса присылает эскиз — под всей крышей подвешена сеть лотков, туда собирается конденсат. Для них нет нерешаемых проблем.

Ваше отношение к ЖК «Орловский парк»?

— С ним произошла следующая история. Проект комплекса «Орловский парк» адаптировал не архитектор, а инженерная компания. Я помню, приехал на мероприятие, где инженер рассказывал, как происходит процесс адаптации. Как их мучают наши нормы и правила. Я не удержался и спросил: «Вам не приходило в голову, почему Бёрнса переводил Маршак? Не просто переводчик, а поэт? Потому что если поэта адаптирует поэт, получается стихотворение именно Роберта Бёрнса. А если бы его начал адаптировать переводчик, то вы бы наверняка прочли искаженный, сухой, нейтральный текст».

Эдуард Тиктинский на съезде строителей в очередной раз поднял тему разрушения исторического центра. Он говорит, чтобы центр не разрушался, нужно реновировать 800–900 домов в год.

— Первая проблема — менталитет. К нам приезжали немцы и спрашивали: «Почему у вас так много заброшенных неухоженных зданий? Это же исторический центр. Это же самое ценное». Они в восторге от того, что можно жить в центре, ходить по узкой лестнице, пусть это и не очень удобно: нет лифта, нет вида из окна. Но ты в центре. И в Европе это стоит очень дорого. А у нас центр не пользуется таким спросом, да и проживание здесь столько не стоит. У нас есть пустые дома, которые как будто бы никому не нужны. Сейчас есть интерес только к новому жилью.

Жилье бизнес– и комфорткласса тоже пользуется спросом…

— Что вы понимаете под комфортом? Это действительно комфортное жилье? Сравните его с советскими домами. Мы привыкли считать, что если советское — значит, точно не отличное. Мы открестились от того, что было в Советском Союзе. И к чему мы пришли? К той же самой квартирографии. Даже меньше. В Ленобласти пришлось законодательно устанавливать, что жилье не может быть меньше 24 м2.

Например, в Осло понимают, что определенный, малогабаритный тип квартир может гипотетически привести к неблагоприятному социальному расслоению общества. Обособленное массовое дешевое жилье — это потенциальный анклав, следствием которого может стать геттоизация, формирующая девиантное поведение.

Но комитет согласовывает новые гетто.

— Комитет не согласовывает. Необходимо понимать два момента. Во–первых, тот жилой массив, что возник на периферии города, явился следствием прежних решений, принятых до 2015 года, и вступления в силу закона о согласовании архитектурно–градостроительного облика зданий. Во–вторых, у комитета нет полномочий по регулированию квартирографии. В отличие от Осло, любые действия комитета, которые выходят за рамки его полномочий, мгновенно оспариваются в суде или влекут прокурорский запрос.

А территория возле КАД, где находится ЖК «Московский»? Перевод такой территории под многоэтажную застройку — это разве не путь к гетто?

— Данная территория была переведена в деловую зону, где жилье возможно как условно разрешенный вид использования земельного участка. Для нас это большая проблема, и мы надеемся в следующей редакции ПЗЗ установить деловые зоны, в которых жилья не будет.

Вас обманули или подставили?

— Не обманули и не подставили, а воспользовались лазейками в законодательстве. Тем, что мы самая демократичная страна с самым демократичным законодательством.

Но что же делать с центром города?

— Я понимаю, о чем говорит Эдуард Тиктинский, потому что он говорит об этом четвертый год. И за это время я не увидел обещанных необратимых изменений, обрушений, образований анклавов, в которых живет маргинальное сообщество. Нет таких мест, как, например, в Детройте, которые могли бы считаться заброшенными.

Наш город живет. Действительно, порядка 800–900 зданий сейчас пустуют, не имеют функции, их техническое состояние с каждым годом не улучшается. Но город выделяет бюджет, осуществляет программу капитального ремонта. Понятно, что ни о каких глобальных градостроительных изменениях в центре мы говорить не можем, потому что это наследие ЮНЕСКО, которым гордится вся страна. И в его сохранении нам хорошо бы помочь. Мне кажется, это могла бы быть федеральная программа поддержки.

Сейчас наш комитет работает над проблемой сохранения исторических фасадов в историческом центре. Все дело в том, что здания–памятники, жилые и нежилые, отнесены к ведению КГИОП, для их сохранения и реставрации предусмотрено соответствующее финансирование. Однако речь идет просто об исторических зданиях, при ремонте которых допускается частичное изменение фасадов. К сожалению, такие действия иногда приводят к кардинальному изменению исторического облика здания. Если представить, что это явление примет массовый характер, мы можем потерять историческое лицо Петербурга. Отчасти оно уже утрачено. Советский капремонт проводился просто — архитектурный декор не восстанавливался. Мы ужаснулись, когда сравнили иконографию фасадов исторических зданий на Лахтинской улице с их современным видом. Надо восстанавливать архитектурный декор и при ремонте применять реставрационные расценки. Мы сами работаем в архивах и в выдаваемых заданиях даем иконографию и материалы для восстановления декора. Это подвиг и большая работа фонда капремонта — поскольку все это им приходится делать за счет общего бюджета фонда.

Выделите фрагмент с текстом ошибки и нажмите Ctrl+Enter