Однажды Оля прочитала о годовалом интерсекс-ребенке во Львове, которого нарекли “настоящим гермафродитом” и которому собирались “нормализовать” пол, — то есть вырезать мужские половые органы, оставив женские. Женщина попыталась связаться с врачами или родителями онлайн, чтобы уговорить их не трогать ребенка, но ничего не получилось. На следующий же день Оля поехала во Львов.

Ей удалось добиться разговора с врачом — он объяснил, что просто действует по протоколу:

“Они не понимают разницы между интерсекс-людьми и гермафродитизмом, — объяснила Оля. — Врачи сказали: “Мы не имеем представления, поэтому исходим из нашего протокола, в котором только два пола: девочки и мальчики”. И врач у меня спросил: “Скажите мне, пожалуйста, куда мне его впилить, этого ребенка?”. 

Я спросила, почему нельзя просто оставить, как есть, на что доктор ответил: “Я здесь не человек, я здесь врач. Поэтому я действую по протоколу. Этот ребенок должен обслуживаться потом как мальчик или девочка. К любому терапевту если ребенок придет, тот должен понимать – девушка это или парень”. Они как будто не имеют никакого другого варианта. А не имеют – потому что нет базы. Замкнутый круг. Поэтому они и спрашивают меня: как ему потом обследоваться? Что ему писать в карточке? Как его идентифицировать? Они не понимают, что с этим всем делать. Поэтому считают, что его нужно откорректировать, поместить в норму.

Я понимаю и медиков, с другой стороны. Даже если бы ко мне обратился такой человек, и я бы захотела понять и включиться — чтобы я с этим делала? Тут очень неоднозначный ответ. Я реально не знаю, что они могут сделать”. Но знаю точно, что каждый должен оставаться человеком и хотеть разбираться в ситуациях»

Уже потом Оля с общественными организациями писала письма в Министерство здравоохранения и Комитет по правам ребенка с просьбой проверить законность операции, приводила аргументы из международных документов, но до сих пор ответа не получила.

“Люди (и вообще млекопитающие) не бывают гермафродитами, потому что у них не бывает двух репродуктивных систем или двойного набора гениталий одновременно. Зато, по информации ООН, ежегодно в мире рождается до 1,7% интерсекс-детей — статистика такая же, как и для рождения рыжих или близнецов, — объясняет Оля. — Во многих странах детям с явными проявлениями интерсексности после рождения делают якобы корректирующие операции на гениталиях. Часто нужны повторные операций, что вызывает серьезную физическую, психологическую и эмоциональную боль и нарушает права этих детей. 

Такие процедуры могут вызвать бесплодие, недержание мочи, потерю сексуальной чувствительности, физические и психологические страдания в течение всей жизни. ООН призывает правительства стран и родителей защищать детей от этого вреда, не «корректировать» их, а принимать такими, какие они есть, и дать им в сознательном возрасте самим решать, что делать со своим телом.

Среди тех, кого я знаю, было две категории людей: те, кто узнали о своем статусе, но это сильно не отразилось на их судьбе, и те, на ком это очень сильно отразилось, — вспоминает Оля. — Потому что были большие вопросы потом с гормонами, с непониманием, с психологическим состоянием. С идентичностью не всегда просто, даже когда у тебя нет дисфории, и ты чувствуешь себя нормально в том гендере, в котором тебя “откорректировали”. Плюс есть у многих ощущение предательства со стороны родителей. Я еще ни от кого не слышала слов благодарности в адрес родителей: “Спасибо вам за то, что вы мне в детстве все отрезали. Красивое влагалище, спасибо, целую”.

ХY = ?

Оля узнала, что она интерсекс уже после 30 лет. Во время полового созревания она начала набирать вес, и никак не могла это побороть. Обращалась к эндокринологу, сдавала анализы на гормоны — нашли проблемы с щитовидкой. Оля относительно правильно питается, ведет активный образ жизни, но ее проблема не решается. Единственный анализ, который девушка ни разу не сдала за почти 20 лет борьбы с лишним весом — анализ на кариотип. А когда сдала, узнала, что у нее мужской хромосомный состав ХY. 

“В прошлом году я познакомилась в Кейптауне со Всемирной группой интерсекс-людей. И, наверное, в большей степени я, проникшись их историями, так впечатлилась историей во Львове. Потому что я не представляю на самом деле, если бы у меня была такая ситуация. Меня включает в интерсекс-направление только то, что у меня на уровне хромосом есть и Х, и Y: то есть, по факту у меня мужской ген, а внешность и вся репродуктивная система – женские. 

Я не беременела, поэтому пока даже не могу представить, получится у меня или нет.

Моя история началась в большей степени с щитовидки и проблем с гормонами. У нас в Украине нет врачей, которые понимают, каким образом “работают” интерсекс-люди: они даже понятия не имеют, что есть более сорока вариаций интерсекс-направлений. И это большая печаль. Мне, взрослому человеку, некуда пойти и сказать, что я бы хотела ребенка или просто откорректировать наконец-то свой вес.

Я с тобой разговариваю, и ты даже не можешь сказать, есть у тебя что-то или нет — есть куча вариаций. Да, можно сказать, что если я интерсекс-человек, но родилась без каких-либо внешних проявлений, то как будто меня это и не касается. А других людей с этим родившихся – касается. Но я могу миллион примеров привести, когда только кажется, что не касается: например, с женским насилием. 

Если твою подругу бьет муж, а тебя ещё не бьет – касается это тебя или не касается? Люди должны задавать критерии: что им важно, какую получить защиту от государства, и что они хотят. Потому что государство – это обслуживающий орган.

И оно как обслуживающий орган должно защитить и ЛГБТ, чтобы их не били, и женщин — чтобы их не били, и чтобы интерсекс-людей не калечили, чтобы права детей не нарушали, чтобы матери-одиночки получали нормальные выплаты. И еще кучу всего. То, что у нас не работает, как по мне. Я честно не знаю у нас ни одной структуры, институции, которая бы работала достаточно хорошо, чтобы действительно защищала людей в своей сфере ответственности. 

Инструментарий, который создает государство, не работает на людей — людям приходится работать, чтобы подстроиться под инструментарий. Иногда подстроиться под инструментарий — это отрезать органы, чтобы соответствовать понятной государству маркировке “М” или “Ж”, — объясняет Оля.

У нее женский набор половых органов, но она так и не смогла найти в Украине специалиста, который смог бы объяснить, что ей делать с этим набором хромосом дальше: как жить и как, в конце концов, похудеть. Сейчас девушка ищет возможности проконсультироваться в других странах.

“А помимо вопроса с весом и тем, что с тобой происходит, есть ещё жизнь, в которой есть свои планы, заработок, отношения, цели, задачи, друзья, родственники, любимые люди, — объясняет Оля. — И я не успеваю. Там узнала кусочек, здесь узнала”.

Во время встречи в Кейптауне Олю поразила история исландской девушки, которой сделали четыре операции подряд: “Сейчас ей за 40. Когда она родилась, от нее отказались родители. У нее внутри были женские яичники и то, что 40 лет назад определили как нечто, похожее на пенис. Ей распанахали половину всего. Множественная операция была, потому что ребенок рос, гормоналка и щитовидка все равно работали. Надпочечников и яичников не было, происходил постоянно дисбаланс, и ее постоянно пытались “докорректировать”. Врачи пытались слепить человека, как из теста: “О, а если здесь подкрутить? А если здесь убрать?”. В итоге ей вырезали даже щитовидку. Она с 9 лет постоянно сидит на гормонах, стоит на учете. Этот кейс очень часто правозащитники берут как один из самых ярких примеров калечащих историй. 

Слово “идентичность” на тот момент еще даже в Исландии не процветало. В итоге она просто выросла как девушка, но сейчас себя позиционирует как небинарный человек и говорит о себе во множественном числе — “they” (“они”). Меня очень задели ее слова о том, что “когда у тебя вырезана половина тебя, очень непросто потом ответить психологу, кто ты. Потому что очень непросто себя ощутить. Потому что что-то есть, а чего-то нет. Тебе не на что опираться. С какого момента тебе отвечать? С того, что сейчас есть?”, — объясняет Оля. — Мне кажется, очень важно понять, что интерсекс — это не про секс и не про идентичность. Это про то, что тебе было дано биологически. Я даже не буду говорить слово “природа”.

МНЕ ПОВЕЗЛО — Я ЛЕСБИЯНКА

При всем этом Оле в каком-то смысле повезло. Ее путь принятия себя как интерсекс-человека был немножко легче, потому что до этого она прошла путь принятия себя как лесбиянки.

“У меня личностный слой везения. Мне уже за 36. Я относительно социализированный человек. Мне повезло, что у меня есть интернет. Мне повезло, я считаю, при этом быть лесбиянкой и уже не бороться с этой внутренней фобией интерсекс-людей. Потому что я проходила свою фобию как лесбиянки.

Это было непросто. У меня был очень нехороший опыт, когда я 5 лет встречалась с парнем, и у него была какая-то очень яростная тревожность — жениться на мне. А я замуж не хотела. На тот момент я мечтала стать крутой 30-летней теткой на классной машине с кучей бабла. И у меня были совсем другие ожидания от жизни — явно не сидеть варить суп (даже человеку, который мне нравился).

Но это прекрасная романтическая, бляха, история! Уже была назначена дата свадьбы, когда я застала его в клубе с мальчиком. 

Я поняла, что меня обманывают. И из-за той боли я думала, что геи — опасные личности. Я же не могла принять, что это мой парень такой странный, который врал и себе, и мне, — вспоминает Оля. — “А со мной же вообще все в порядке. Кто такие эти ЛГБТ, которые мне только что такую боль причинили”, — я была уверена, что все ЛГБТ из-за одной этой истории одинаковые, все разлучники. 

Со мной рядом тогда не было ни одного человека живого из ЛГБТ, но я думала, что их всех надо собрать и сжечь на каком-нибудь радужном острове.

И видимо, карма меня догнала. Я со своей гетеросексуальной подругой, которая уехала в другую страну трудиться, вступила в “ЗПЧАТ”, а там появился раздел ЛГБТ. И чтобы успевать переписываться с подругой, я предложила ей пойти туда общаться: меньше людей и приставаний. В моей психике было, что если мы пойдем в ЛГБТ-чат, то нас там никто не тронет — мы же не лесбиянки. Но я сейчас не знаю, как должны были все понять, что зашли две нелесбиянки. 

В итоге все там накинулись, начали со мной знакомиться. Я оскорбилась очень сильно. Я ж как бы не такая, сказала: “Все в сад”. Меня это так ранило тогда. Так вот девушка Алла была в числе первых, кто мне писал. Я ее отправила, как и всех — прям жестко так ответила. А потом в какой-то момент мне стало интересно, кто все эти люди. Стала смотреть профайлы барышень, нашла Аллу — подзалипла и решила написать. Алла вообще не поняла, что это за дура, которая сначала рассказала, куда ей идти, а потом сама написала. В итоге мы потом еще долго общались в “аське”, потому что в “ЗПЧАТЕ” не было истории переписки. Потом у нас появилось общее хобби — мы начали гонять на великах, ходить в походы. В моей картине мира это все было очень непросто — я начала что-то чувствовать. Потом пришла к своим гетеронормативным подругам и говорю: “Короче, бабы, у меня тут такая тема. Есть реакция организма на женщину”. С меня как-то все тогда поржали, нивелировали, — вспоминает Оля. — Думаю, ну ладно, и правда какая-то странная штука — и забила.

А потом однажды мне снесло крышу, и я ее поцеловала (я даже мальчиков никогда первая не целовала!). Звоню своей подруге, с которой мы с первого класса дружили, а меня всю трусит, мне 24 года (я думала, что я уже баба, которая прожила жизнь — я не думала, что тогда начинаю только жить), и говорю: “Я, короче, Аллу поцеловала. Все, жизнь не будет прежней”. А она такая: “Та чего ты паришься, ты что, никогда с бабой не лизалась?”. И я вот до сих пор это помню. Не лизалась. У меня такого не было в картине мира, я была очень удивлена узнать это про своих подруг — что, оказывается, это все нормально.

Я вообще не религиозный человек. Но через пару недель я начала думать: “Боже-Боже, я же буду гореть в аду”. Если я тревожусь, мне надо закрыть эту тревогу — я пошла в церковь поговорить с батюшкой. Говорю: “Батюшка, у меня вот такие процессы…”. Он начал мне какую-то дичь рассказывать не очень связную. Что я буду в аду гореть. Я потом еще четыре церкви обошла, подумав, что это мне просто такой батюшка попался. Мне было важно разобраться, что делать-то теперь”.

Через несколько месяцев Алла рассказала, что ЛГБТ-организация “Гендер Зед” устраивает тусовку на Хортице: “А я такая: “Я? Вот к ним? Чтоб с вот этими, которые там “этосамое”? Не пойду!”. Ну и мы пошли, — рассмеялась Оля. — Алле было важно комьюнити, мне было важно найти ответы на свои вопросы. Это был 2007 год, и информация в интернете была очень разная. В топе запросов поисковик выдавал “Сладкие пирожочки: гей-педофил и вся его братва..” и все в том же духе. Я понимала, что это какая-то чернуха. Потом в других источниках я увидела, что гомосексуальность — одна из норм. У меня был миллион вопросов: что такое одна из норм? Что теперь с этим делать? Как адаптироваться? 

Я вообще человек достаточно открытый, и не понимала, какие аргументы мне тогда надо приводить на работе, как мне поговорить с родителями, буду ли я — опять же — гореть в аду? Это уже спустя много лет я поняла, что не надо париться, потому что я и в церковь-то не хожу. Была куча страшилок, которые для меня порождали страшную гомофобию. К счастью, мне повезло — я смогла разобраться во всем, структурировать.. 

Есть в НЛП такая вещь как “метамодельное нарушение” — это когда люди обобщают. Нельзя сказать, что все-все мандарины оранжевые. Нельзя сказать, что все короткостриженные — лесбиянки или любят бокс. Это вообще ничего не значит, — объясняет Оля. — Поэтому нарушения подобного рода влекут за собой постоянные подмены понятий. И в то же время они позволяют сказать за людей — вместо того, чтобы спросить у них, за что ОНИ выходят и что бы ОНИ хотели. А ведь ничего сверхъестественного никто не просит. Никто не просит пришить третью ногу. Люди говорят про свои реальные кейсы, про свою реальную жизнь (которая у них одна!).

Задача людей — заявлять государству о потребностях. Задача государства — на основе этих данных внедрять услуги и рычаги, которые людям помогут иметь равные права. Я не понимаю, что делать сейчас моей стране, которая не идет на диалог с интерсекс-людьми, с ЛГБТ-людьми, и не принимает во внимание их потребности. Мне кажется, в Украине до сих пор какое-то геноцидное отношение к людям — будто нивелируются совершенно их потребности: “Мы вам расскажем, вам на плаху или пожить. А если пожить, то мы расскажем, как конкретно вам надо жить”.

Из года в год Оля задает один и тот же вопрос: “Я плачу такие же налоги, делаю всё то же самое, что и другие люди – так какого черта меня не учитывают?”.

Текст Екатерины Майбороды для 061

Фото Екатерины Клочко