Каждый год в Ресурсный центр для ЛГБТ в Екатеринбурге приходит за поддержкой, помощью или общением 150–200 новых людей, а всего за год в нем бывает до двух тысяч человек. Пять лет назад центр, как проект Российской ЛГБТ-сети, создала юрист Анна Плюснина. В команде сейчас 10 человек, которые проводят разные мероприятия в помещении центра и на других площадках, организуют группы поддержки, консультации психологов.

Анна Плюснина рассказала для проекта «Государство не просило их…» о том, кто и зачем обращается в Ресурсный центр, об угрозах, гомофобах и миссии центра.

— Екатеринбург — гомофобный город?

— Нет. Это наоборот самый продвинутый город, это город, в котором стремно быть гомофобом. Можно быть гомофобом сидя у себя на кухне, но публично выражать это уже не очень в почете. Я иногда вижу, кто-то из общественных деятелей или журналистов у себя на страницах что-то пишет про ЛГБТ, и если появляется какой-то гомофобный комментарий, автору сразу начинают писать: «Ты что, гомофоб, что ли?»

Но у нас (у ресурсного центра. — Прим. ред.) есть одна специфика — мы не выходим на публичные акции. Когда это было мейнстримом, считалось, что ты активист, только когда выходишь на улицу. Мы тоже выходили с пикетами, но не понимали — а какой смысл? Мы не видели выхлопа. Два-три человека прочитают написанное на плакате, кто-то с нами поговорит, подойдет какой-нибудь пьяный мужик, а дальше что? И при этом это большие риски для активистов. Поэтому мы перестали выходить на улицы. И, может, именно поэтому нам позволяют работать.

Мы не выходим именно с ЛГБТ-повесткой, при этом многие из моих коллег и я сама ходили, например, отстаивать сквер, кто-то у нас поддерживает взгляды Навального. Я хожу на мероприятия, но не как координатор или юрист Ресурсного центра, а как гражданка, как Аня Плюснина.

— Какие мероприятия вы проводите в центре?

— Мероприятия проходят для каждой буквы нашего алфавита: ЛГБТ — для лесбиянок, бисексуалов, геев и трансгендерных персон. Проводим семинары для специалистов, в основном психологов и врачей, кинопоказы, фримаркет, на котором одни бесплатно отдают вещи, а другие могут их забрать. Это очень удобно: приходят трансгендерные персоны, и они могут спокойно взять женскую или мужскую одежду и знать, что никто косо не посмотрит, если человек внешне выглядит как парень, но при этом идет мерить платье.

Тесно взаимодействуем с УрФУ, к нам часто приходят на практику психологи, опросы проводят студенты УрФУ и УрГПУ. В последнее время с медицинскими учреждениями договариваемся, чтобы в Екатеринбурге открыли комиссию по постановке диагноза для трансгендерного перехода (такие врачебные комиссии выдают направление на медицинскую коррекцию пола и смену документов, они есть не во всех российских городах. — Прим. ред.) Одна клиника согласна, одна думает. Они оценивают риски: если будут открытой ЛГБТ-френдли клиникой, не станет ли это проблемой. Потому что, например, недавно на стене клиники, в которой делают аборты, написали «детоубийцы».

— Часто отказывают в сотрудничестве?

— Мы сталкиваемся с отказами. В январе ГЦСИ (государственный центр современного искусства) нас спокойно пустил участвовать в «Живой библиотеке» (мероприятие, где гости могут общаться с «живыми книгами» — представителями разных социальных, этнических, религиозных, политических и других групп. — Прим. ред.). Но когда в Москве узнали, что в помещении ГЦСИ «живыми книгами» будут представители ЛГБТ-сообщества, они были очень недовольны. Когда мы думали проводить вторую «Живую библиотеку», ГЦСИ сказали: «Ребят, извините, но не на нашей территории».

[Бывают проблемы], если мы являемся соорганизатором какого-либо мероприятия. Например, на «Ночи городских инициатив» были вынуждены вообще убрать информацию о том, что мы соорганизаторы из-за того, что организатору звонил гомофоб.

— Сколько человек приходит в центр?

— Каждый год приходит примерно 150–200 новых людей, за год проходимость в районе 2 тысяч человек. Раз в полгода народ меняется, есть люди, которые ходят, потом, видимо, наполняются тем, за чем приходили, и перестают приходить. Есть те, кто приходит и остается, становится волонтером центра. Есть те, кто приходит один раз и говорит — нам тут нечего делать, нам неинтересно.

— За чем люди приходят?

— За принятием, по большей части. Они сталкиваются в обществе, в своей семье, в учебной среде с непринятием как внешним, так и внутренним. Многие приходят разобраться в себе — действительно ли я трансгендерный человек, действительно ли я лесбиянка или нет. Общаются с таким же людьми, с психологами, юристами, равными. Они здесь себя чувствуют самими собой, здесь к ним обращаются так, как они хотят, чтобы к ним обращались, в том гендере, в котором они хотят. Это потребность молодежи, в основном у нас аудитория до 25 лет.

— Бывает, что человек приходит и понимает — ну нет, это не про меня?

— Думаю, что да, есть такие люди. Еще у нас есть родительский клуб, приходят родители, которые приняли своих детей, очень редко приходят родители, которые не приняли. Есть те, кто приходят пообщаться с чужими родителями, спрашивают, как рассказать о камин-ауте, что чувствуют родители, когда ребёнок говорит, что он, например, бисексуален. И родители им рассказывают.

— Как формулируется основная задача центра?

— У нас есть миссия: создание безопасного и уважительного пространства для ЛГБТ+ людей и их близких и просветительская деятельность. Раньше это было физическое пространство, сейчас мы имеем в виду пространство не только здесь, но и, например, на улице: чтобы человек мог идти с радужным значком, и ему за это не прилетело. Это безопасное пространство в клинике, куда человек приходит и уверен, что там не встретит фобию. И безопасное пространство в СМИ. Для нас важно, чтобы об ЛГБТ-сообществе писали уважительно.

И здесь, в Ресурсном центре, иногда звучат фобии — сексизм, эйджизм (дискриминация по возрасту. — Прим. ред.) Мы говорим — давайте без этого, если вы не согласны, то извините, вы тогда не можете приходить сюда.

— Вы сталкивались с негативом, например, от соседей по зданию, от арендодателей?

— Не сталкивались. Мы с 2014 года работаем, и к нам ни разу никто не приходил, чтобы навредить как в физическом плане, так и в психологическом. Не было вопросов к собственникам здания, по крайней мере, мы не знаем об этом. У нас охранники по первости шутили, но сейчас уже перестали. Недавно была встреча для психологов, заходит мужчина-психолог, говорит, вы знаете, я сейчас на входе сказал, что я в 620-й, и мне ответили: «Такой симпатичный — и в 620-й». То есть они тонко шутят. Но вообще, ни с какими сложностями мы не сталкиваемся. Нам не мешают работать, и это самое основное, если мы говорим про государство. Мы не особо просим от него помощи, не подаемся на президентские гранты, на гранты от Свердловской области. Для нас важно, чтобы нам позволяли работать.

Не было преследований активистов и сотрудников Ресурсного центра, если не считать «Пилы» (гомофобное движение, составившее «расстрельный» список ЛГБТ-активистов. — Прим. ред.) и Булатова (петербуржец Тимур Булатов, борец с ЛГБТ, искал в соцсетях школьников, у которых есть ЛГБТ-символика, и сообщал о них в школы и в полицию. — Прим. ред.). Мы туда попали в этот список, я туда попала, но было и прошло. Угрозы приходили на электронную почту центра, после этого мы установили видеонаблюдение. Мы понимаем, что если сюда придут, условно, мужики с битами или женщины с битами, то нас дверь не спасет. Но, по крайней мере, у нас будет видеозапись этих людей.

— Но Никита Томилов (юрист, экс-сотрудник Межрегионального центра прав человека в Екатеринбурге, тоже попал в список «Пилы». — Прим. ред.) сказал, что уехал в США из-за угроз.

— Я не знаю. Он позиционирует, что да, [из-за угроз]. Он начал активную кампанию против Булатова. Я не знаю, уехал ли он только из-за «Пилы». Но я не придерживаюсь той позиции, что он все делал только для того, чтобы уехать. Хотя вообще можно легко сделать такой кейс: два раза вышел в пикет, перед этим раструбив, что выходишь, пришли гомофобы, тебя забрала полиция, потом просишь политическое убежище, говоришь, что тебя за твои взгляды дискриминируют. Есть такие истории, от этого тоже очень печально, потому что они накладывают тень на работу правозащитных организаций. Были статьи о том, что я тоже уехала. Но я была в отпуске. Наши активисты пока никуда не собираются.

— С какими юридическими вопросами обращаются в Ресурсный центр?

— По большей части консультации, связанные со сменой документов трансгендерных людей. С начала лета пошел новый тренд — женщина разводится, муж узнает, что у нее есть отношения с женщиной, и манипулирует ребенком, говорит — ты лесбиянка, я заберу у тебя ребенка, я не хочу, чтобы он воспитывался в этой извращенной семье. За лето было пять таких историй, две мы довели до суда, все закончилось хорошо. Суд смотрит на то, с кем из родителей ребенку будет хорошо, есть ли финансовые, имущественные условия. Все как обычно при разводе. Сексуальную ориентацию не ставят в приоритет. В 99% случаев ребенка не отберут, если он родной, но если дети усыновленные или находятся под опекой, то далеко не все так однозначно. В этом случае опека считает, что это дети государевы и государство несет за них ответственность.

— Реальные криминальные истории, связанные с ЛГБТ, бывают?

— Они делятся на две части. Первая — та, о которой никто не знает — когда люди подвергаются насилию в семье, в партнерских отношениях, все так же, как и у разнополых пар. Вторая — есть коррекционные изнасилования для исправления ориентации. Девушке заказывают парня, он приходит и насилует ее.

— Кто заказывает?

— Чаще всего это близкие родственники. Мы каждый год делаем мониторинг нарушения прав и знаем как минимум о трех таких случаях, но эти люди сейчас уже взрослые.

Многие понимают, что их права нарушаются, но не отстаивают их. Была история 17-летней девочки, ее родители в ванну с холодной водой опускали, водили по всяким шаманам, лишали денег только из-за того, что она встречалась с девушкой. Мы говорим ей: «Пошли в опеку, надо что-то с этим делать». Она сказала родителям, они ответили: «У тебя есть маленький брат, ты хочешь, чтобы нас лишили родительских прав, и он поехал в детдом?» Всё.

Есть истории, когда люди пытаются защищать свои права, это крайне редко, может 1–2 случая за год. В прошлом году возле «Антея» девушки вышли из клуба, ждали такси, из какого-то другого клуба вышли ребята, у них завязался диалог, и парень побил нескольких девушек. И только одна из них написала заявление в полицию. Я представляю ее интересы. Мы нашли этого парня, и сейчас дело о причинении легкого вреда здоровью уже передается в суд. Таких историй единицы. Люди часто сталкиваются с нарушением их прав, но стараются об этом забыть и не давать хода, боятся огласки — уволят, отчислят. Не знаю, к лучшему это или к худшему.

Еще в этом году три комментария были признаны разжигающими ненависть к людям с определённой сексуальной ориентацией, и даже назначены штрафы за них.

— Это вы писали заявления?

— Да, за три года я подала в разные инстанции жалобы в общей сложности на 50 комментариев, не меньше, но вот эти три выстрелили. Раз в квартал мы берем сайты и группы, где наверняка есть гомофобные комментарии — Е1, например, «Типичный Екатеринбург», и мониторим их. Мы смотрим совсем трешовые комментарии — «убивать», «сжигать». Я за свободу слова, если тебе не нравятся люди с какой-то определенной сексуальной ориентацией или с гендерной идентичностью, да, ты можешь об этом сказать, но давай так, чтобы это не нарушало права других людей и хотя бы под уголовку или административку не попадало.

— Почему человек вообще приходит в активизм?

— По большей части — то, что я знаю, то, что мои коллеги рассказывали — из-за личного, чтобы изменить ту ситуацию, в которой находишься, чтобы не появились новые смерти. У нас есть люди, которые год-полтора к нам ходят, а потом говорят — я готов тоже помогать. Создается сообщество, которое поддерживает друг друга.

Есть Харви Милк, который изменил Америку (американский политик и первый открытый гей, избранный на государственный пост в штате Калифорния. — Прим. ред.). Как-то мы разговаривали с Леной Климовой (создатель проекта «Дети-404» для ЛГБТ-подростков. — Прим. ред.), как раз когда у нее начались блокировки, стали в полицию таскать. Общались на тему — да зачем тебе это надо, а тебе зачем? И она сказала очень классную фразу: «Ты знаешь, я надеюсь, что я спасу человека, который потом станет Харви Милком». Но при этом Харви Милк же не был один, его подержало сообщество, которое понимало существовавшее неравенство. Поэтому, возможно, мы тоже взращиваем какого-то Харви Милка и сообщество, которое потом изменит ситуацию.

Ранее мы рассказывали историю екатеринбуржца, который до 26 лет был Ириной, а потом стал Кириллом.