Никита Рудаков: Вам по долгу службы приходится сталкиваться с антинаучными теориями и опровергать их. Скажите, с какими самыми нелепыми мифами вам приходилось сталкиваться?
Станислав Дробышевский: Самый банальный, самый частый и он же самый нелепый — это что ученые давно доказали, что никакой эволюции нет, Дарвин был не прав, человек не произошел от обязаны. И в довесок еще более-менее идет, что «я самый великий, крутой, развитый и сотворенный, а есть на самом деле еще какие-то недоделанные люди, которые недоразвитые», и «я высшая раса, а они низшая раса». Оно идет прицепом ко всему этому мракобесию. То есть один или два мифа, как их рассматривать — это, наверное, самые ходовые, которые чуть не каждый день приходится слушать. Но есть много других на самом деле всяких разных. Но самое скучное, что все эти мифы не меняются удивительным образом. То есть они как в XIX веке были (еще всякие классики, лично Дарвин, какой-нибудь Миклухо-Маклай, кто угодно), в XIX веке все это дело разжевывали, объясняли, рассматривали, доказывали. И все аргументы уже были приведены тогда, еще до начала XX. Но до сих пор находятся люди, которые это заново повторяют. И каждый раз, как заново, приходится им это все объяснять.
НР: С точки зрения теории эволюции, насколько эта история с пропущенными звеньями объяснима?
СД: Где-то годов с 1980-х уже пропущенных звеньев, в общем-то, нет. То есть это проблема середины XIX — начала XX века, когда наука еще не доросла и данных было немного. А сейчас проблема обратная: у нас сейчас столько данных, что в них можно просто утонуть. У нас этих звеньев такое количество, что можно не только недостающие звенья или промежуточные какие-то находить (они, собственно, найдены), а звенья между звеньями. То есть у нас есть какие-то ископаемые виды каких-нибудь австралопитеков, но есть промежуточные формы между видами. И промежуточные формы между этими промежуточными формами между видами. То есть у нас есть плавная постепенная последовательность от совсем-совсем обезьян до совсем-совсем человека. И плюс в довесок еще огромное количество всяких тупиковых боковых ответвлений — двоюродных, троюродных и так далее.
И проблема обычного антрополога — в этом не заблудиться. Конечно, всегда антропологам мало и всегда хочется еще. Еще один скелетик, еще один скелетик. Их регулярно находят. Буквально меньше месяца назад нашли классный череп Анамского австралопитека. До этого вид был известен. Была куча челюстей, зубов, всяких прочих костей, конечностей. Но тут нашли прямо череп целиком, прямо лепота. Ну, приятно. Чего-то такого супермегапринципиального это не добавило, но теперь мы можем в лицо посмотреть. Раньше только в нижнюю часть лица могли.
НР: То есть человек произошел от обезьяны — это стопроцентный факт?
СД: Человек не только произошел от обезьяны (это сам по себе факт), но человек и является обезьяной. То есть человек — это один из вариантов обезьян, какие есть. Есть шимпанзе, есть гориллы, есть какие-нибудь гиббоны, орангутаны, а есть человек. И, конечно, человек специфический. Понятное дело. У него много всяких хитрых своих особенностей. Но так и у других много особенностей. То есть таких фишечек, которые есть у каких-нибудь гиббонов, нету ни у каких других. У сиаманга (большого гиббона) огромный горловой мешок. Ни у каких других человекообразных такого нет. А у сиаманга есть. А у нас нет горлового мешка — есть большие мозги. Хотя в принципе строение у шимпанзе то же самое, но у нас они побольше раза чуть ли не в два и поумнее как-никак.
Шерсти у нас поменьше. Хотя в принципе плюс-минус то же самое. А здесь, кстати, и побольше. Ни у какого шимпанзе такой красоты нет. У нас ручки специфические достаточно. Хотя, по большому счету, руки шимпанзе, например, прогрессивнее, чем у человека. То есть если мы будем сравнивать человека и шимпанзе с общим предком — проконсулом, который жил 18 млн лет назад, то получится, что от проконсула до нас изменения, конечно, были, но от проконсула до шимпанзе они были гораздо большие, и они эволюционировали дальше.
Стопа, нога, таз у нас, понятное дело, из-за прямохождения все-таки больше преобразились. Но если посмотреть, человек — да, особенный. Но есть куда более особенные. А если уж привлечь каких-нибудь мартышкообразных, лемуров, там такая экзотика бывает. Какие-нибудь тонкотелые обезьяны с четырехкамерным желудком, какие-нибудь жирнохвостые лемуры, которые могут впадать в спячку и дрыхнуть пару месяцев в году. Такого нет ни у кого. Или какая-нибудь тупайя моя любимая, которая жрет алкоголь в шесть раз больше, чем человек, и ей ничего не делается. Она даже не качается от этого. То есть всякие уникальные сверхспособности есть у кого угодно. Главное их искать и найти. У человека свои. Человек может это делать искать. Тупайя может пить алкоголь, но не может думать про человека. А человек не так эффективно может пить (и лучше этого не делать), но зато может думать про тупайю и ей завидовать.
НР: А в какой момент разделились обезьяны и люди? Я так понял, что мы все-таки один вид. Но все-таки был момент…
СД: Появление специфики. Понятно.
НР: Когда?
СД: Наши предки существовали, ветвились, всякие разные варианты давали. Но последний общий предок нас и, скажем, шимпанзе и горилл жил примерно 8-9 млн лет назад. Это накалипитек. Он найден. Там есть кусок челюсти с зубами. Не сильно прямо представительный. Там хорошо бы, опять же, скелет в полный рост. Но зубы — это тоже хорошо. Потому что в ископаемом виде в основном зубы находят. Поэтому по ним в основном и судят. И он у нас есть. Накалипитек из Восточной Африки 8-9 млн лет назад. Это последний общий предок, откуда вначале отделились гориллы через всяких хороропитеков промежуточных, а потом разделились шимпанзе и человек. А 7 млн лет назад у нас есть сахелантроп, который уже к шимпанзе отношения не имеет. У него специфика особая есть. А к нам, видимо, таки имеет. То есть где-то 9, 8 и 7 млн лет назад окончательно шимпанзе уехали в одну сторону, где-то в лесу остались жить, а наши предки стали слезать с деревьев потихонечку. И ко времени 4 млн назад они уже таки слезли и побежали на двух ножках. Хотя по пути там еще ответвлялась масса всяких боковых веток по-прежнему на самом деле.
НР: Других людей?
СД: Да. Вначале еще австралопитеков. Это не люди. Австралопитеки — это те, которые на землю более-менее уже слезли, но все-таки еще куча обезьяньих черт у них есть. То есть они уже после отделения шимпанзе, но как бы людьми их назвать язык как-то не особо поворачивается. А примерно 2.5 млн лет назад (плюс-минус) появляются люди. Плюс-минус не потому, что мы не знаем, а потому что эволюционное изменение не происходит вдруг. Метеорит упал — и появился человек. Ни фига. Так не работает. На самом деле эволюционный процесс — это медленный процесс, растягивающийся на сотни тысяч лет и миллионы лет. Вот то же самое. Австралопитеки стали людьми где-то между 2 и 2.5 млн лет. С этого момента уже Homo. Опять же, эти первые (ранние) Homo, как чаще называют — это формально люди. Но если сейчас тут его посадить, не факт, что вы бы его за человека приняли. То есть у него рост 1.5 метра, руки довольно длинные, мозгов грамм 800 от силы. Орудия уже делает, но человеческого в нем небогато. А такой человек, чтоб прямо вообще от нас не отличить — это где-то порядка 55 000 лет назад, может, чуть пораньше. Но это уже намного позже. То есть где 2.5 млн, а где 55 000 лет назад.
А в промежутке было еще много всяких разных. Были там всякие Homo ergaster, Homo erectus, Homo heidelbergensis, всякие неандертальцы, денисовцы, хоббиты, которые боковые ветки. И где-то в Африке все это время тянулась линия наших предков. А вопрос «С какого момента считать уже сапиенса» — это философский вопрос. Потому что предки постепенные и плавные. Не было такого момента, когда бы родители — не сапиенсы, какие-нибудь эректусы, родили ребенка-сапиенса. Вот прям бац — и он сразу стал отличаться.
То есть каждый ребенок похож на родителей. Но в масштабе тысяч лет изменения накапливаются. И глядишь — уже вроде и не такой. И поэтому одни антропологи наш вид начинают считать с 300 000 лет назад, а кто-то еще и раньше даже. Кто-то с 200 000, кто-то со 100 000. Мне нравится цифра 50 000 лет назад. Во-первых, она круглая. А, во-вторых, с этого момента уже никто не спорит, что это сапиенсы. То есть это уже 100%. А которые более ранние — они какие-то такие не совсем сапиенсы. То есть вроде бы да. Это прямые предки сто процентов, но какие-то…
НР: А шимпанзе, которые были, допустим, 100 000 лет назад, они изменились по сравнению с современными, или эволюция только на нас отражается?
СД: Естественно, все поменялись. Я же говорю. Кисть шимпанзе более эволюционно продвинутая, чем наша. И, допустим, размеры клыков. Если сравнить наши клыки, шимпанзиные клыки и проконсуловые клыки, которые были 18 млн лет назад, то у шимпанзе они больше изменились, чем наши. У нас примитивные клыки. То есть у проконсула они были довольно крупные. Но к нам они чуть-чуть уменьшились, а к шимпанзе они очень сильно увеличились. И поэтому, если взять по модулю, то изменения у шимпанзе были больше, чем у нас.
НР: Вид сапиенсов за 50 000 лет как-то изменился, эволюционировал?
СД: 50 000 лет — это как раз то время, когда эти изменения уже почти незаметны. Почему мы начинаем отсчитывать сапиенса? Что это то время, когда изменения есть, но они мизерные. У нас длина поколения 25 лет. И если посчитать, сколько это поколений, это тот момент, когда как-то не особо. То есть немножко череп уменьшился, толщина костей свода уменьшилась, опять же, челюсти чуть-чуть подсохли. Но это все в масштабах расовых по сути различий, то есть не видовых. А если брать больше (например, 100 000 лет назад), там уже видно, что все-таки отличия уже побольше.
НР: Вы заговорили о том, что несколько разных видов людей. Сапиенсы были только одним из. Почему сапиенсы победили всех остальных? Можно ли сказать, что они были обречены на эту победу?
СД: Совсем не обречены. Потому что предки сапиенсов сидели в Африке до этого сотни тысяч лет. Они еще не совсем были сапиенсы, но в принципе это наши предки, и никого они не побеждали. Прекрасно они там тусовались. Еще какие-то альтернативные, видимо, внутриафриканские были варианты. Сейчас их периодически находят. Homo naledi, допустим, недавно найден.
Но в Европе и западной части Азии жили неандертальцы, в восточной части жили денисовцы, где-то на югах какие-то варианты хоббитов бесконечные. Их чем больше ищут, тем больше находят. И они были вполне конкурентоспособны с сапиенсами. Они прекрасно были приспособлены к своим условиям. И сапиенсы, даже когда выходили из Африки на Ближний Восток, периодически загонялись обратно в Африку этими самыми неандертальцами. Например, на Ближнем Востоке (в Израиле, Иордании, Сирии и так далее) 100 тысяч лет назад и чуть раньше обнаруживаются такие уже почти сапиенсы (вполне сапиентные персонажи, например, в Кафзехе), а 60-80 тысяч лет назад — неандертальцы.
То есть до этого момента сапиенсы вышли, 100 тысяч лет назад они там жили, такие почти сапиенсы. А потом неандертальцы их обратно подвинули. И сапиенсы долгое время не были такими уж прям крутыми и какими-то особо конкурентоспособными.
Есть несколько предположений, почему в итоге они победили. По факту теперь мы везде. В частности, мне лично нравится версия, что сапиенсы победили чисто демографически. Потому что мы просто быстрее плодились. У неандертальцев был повышенный процент мужских половых гормонов. И вообще они были гиперхищники. Это арктический климат, в Европе ледниковый период. Они жрали одно мясо. И суперхищников много быть не должно по определению, потому что иначе они все съедят и вымрут. И повышенный процент мужских половых гормонов это в каком-то смысле регулировал. То есть они были очень брутальные, но и женщины были точно такие же — с широкими плечами. Но это снижает правильные роды, беременность хорошую, выкармливание молоком, все такое прочее, и рождаемость в принципе ниже. И выживаемость детишек тоже ниже из-за этого.
Но когда пришли сапиенсы, у которых мужских половых гормонов было поменьше, они были такие более женственные, условно говоря (хотя по сравнению с нами очень брутальные на самом деле), но плодились без проблем. Потому что они пришли из Африки, где они и не были такие прямо суперхищники. Потому что там ресурсов просто больше. Им было из чего выбирать. То есть мясо они тоже, конечно, лопали почем зря, но они ели все подряд. А неандертальцы были специализированы. И все. На одной территории, где есть 20 неандертальцев, получается, может прокормиться 100 сапиенсов. Потому что они просто шире используют ресурсы. И плодятся они быстрее. И глядишь — через 5 тысяч лет уже неандертальцев вообще нету, а сапиенсы есть. Тем более они смешивались между собой. И сапиенсы просто числом задавили.
То есть неандертальцы в каком-то смысле не вымерли — они растворились в сапиенсах. Так же как индейцы сейчас в США вроде как есть, а вроде как их нет. Если посмотреть, их меньше 1% населения. Они потихонечку растворяются. Если браки будут более свободные… Сейчас у них там сегрегация довольно жесткая. Но не было бы — растворились бы в момент.
А неандертальцы жили с сапиенсами гораздо дольше, чем европейцы с индейцами, на одной территории. Там 15 000 или 5 000 лет, смотря с какого момента считать, а контакт с индейцами — с 1492 года. Так что всего ничего прошло. Так что неандертальцы растворились. И у нас с вами есть примерно 2% примеси неандертальцев.
НР: В каждом из нас есть чуть-чуть от неандертальца.
СД: Кстати, у кого нету неандертальских примесей, так это у негров в Африке. Африканцы, живущие южнее Сахары, у них неандертальских примесей практически нет. Только если с арабами уже потом им принесли. Но неандертальцы туда просто не заходили. И поэтому это чистокровные сапиенсы. Вот они чистые сапиенсы.
НР: То есть неандертальцы не из Африки вышли?
СД: Предки неандертальцев намного раньше, конечно, вышли тоже из Африки. Потому что все из Африки. Но это были еще Homo erectus, которые в Европе стали Homo heidelbergensis, а из Homo heidelbergensis в той же самой Европе получились неандертальцы. Поэтому исходно то из Африки. Но это было сильно давно. И к тому моменту, как неандертальцы снова стали встречаться с сапиенсами, они уже были коренные европейцы. А потом африканцы-сапиенсы понаехали в Европу и стали еще раз коренными европейцами. А потом еще раз. И сейчас уже какой-то там заход африканцев в Европу. И европейцы кричат: «Мы тут коренные, а вы тут понаехали». Но это история про любую территорию. На самом деле это не только про Европу. Все время есть подвижки населения туда-сюда. И кто раньше прибежал, кричит, что «я тут местный, а вы тут понаехали, идите отсюда».
НР: Все-таки почему сейчас не осталось неандертальцев? Почему не осталось вообще других видов людей? Их просто всех переубивали?
СД: Не убивали. Они, скорее, просто растворились чисто демографически. Зачем их убивать? Их просто было мало. Так же как есть какие-нибудь…
НР: Есть пигмеи какие-нибудь там в Африке. Они же отличаются…
СД: Пигмеи очень сильно изолированы экологически. Во-первых, границы между пигмеями и непигмеями тоже вообще-то нет. То есть там переход очень плавненький. Это с нашей колокольни, сидя где-то на севере, кажется, что есть какие-то чистые пигмеи и чистые непигмеи. Это не так на самом деле. Там есть плавный переход. Пигмеи — это просто самые низкорослые и самые охотники, собиратели. А есть тоже низкорослые, но которые земледелием занимаются. А есть те, которые повыше, но тоже охотники. А есть те, которые повыше, уже чистые земледельцы. И это все плавненько, плавненько одно в другое переходит.
НР: А хоббиты, о которых вы говорите?
СД: Хоббиты – это население островов Индонезии. Впервые открыли на Флоресе. А только что недавно (в 2019 году) нашли на Лусоне (Филиппины). И есть еще какие-то орудия на Сулавеси. Там нет, правда, костей, но тоже кто-то точно жил. И нет сомнений, что и на других островах тоже кто-то тусовался, но пока не искали.
НР: А почему хоббиты?
СД: Хоббитами их назвали, потому что их нашли в 2004 году. А тогда очень модный был фильм «Властелин колец». И как бы хоббиты. А сами эти реальные древние товарищи был в 1 м высотой. И хоббитами их тут же и назвали. То есть это карликовый вид человека, очень маленький. И самое главное — они не просто были низенькие, как современные пигмеи, допустим. Причем, там же на Флоресе современные пигмеи тоже живут. Прям рядышком, 1.5 км от этой пещеры Лианг Буа, где этих древних нашли, живут современные пигмеи.
Но современные пигмеи — это просто обычные люди, только маленького роста. А с головой, интеллектом все у них в порядке. А вот эти древние, которые жили, как сейчас понятно, от 50 до 190 тысяч лет назад… а приплыли они туда вообще миллион лет назад, но приплыли еще высокорослые. Но у них уменьшился не только рост, но и мозги. И те питекантропы, которые приплыли туда, у них был 1 кг мозгов на тот момент (1 млн лет назад), а 190-50 тысяч лет назад у них уже мозги были 400 г. То есть у них больше, чем в два раза, мозги усохли. Потому что этот остров, это рай земной. Хищников практически нет. Там комодские вараны, какие-то аисты, марабу нелетающий. Это фигня. Еда более-менее какая-то есть: черепахи, карликовые слоны. Правда, как? Если он 1.5 м высотой, а человек 1 м высотой, то он уже и не очень карликовый. На взрослых они, правда, не охотились. Крысы метрового роста. Не строго метр, но где-то полметра длиной они точно были. Они, кстати, до сих пор там живут. И красота. Фрукты всякие.
НР: То есть не пользовались?
СД: Не надо, да. То есть конкуренции никакой. Главное — соседей нет, которые бы на мозги капали. И все, мозги усыхают, они не особо нужны. Хотя орудия они продолжали делать. Огня они не знали. Хоронить они никого не хоронили. Ну, ничего — нормально жили. А вот когда 50 тысяч лет назад прибежали сапиенсы откуда ни возьмись, то тут то хоббиты и кончились.
Вы спросили: «Куда делись все остальные?» Вот туда они и делись. Сапиенсы стали очень крутыми с какого-то момента, развили кучу всяких технологий, их стало просто тупо много. И они вытеснили. То есть это универсальное экологическое правило, что если есть конкурирующие виды и один в чем-то превосходит, то он вытеснит другого довольно быстро. Это как европейская и американская норка. Американская норка покрупнее — европейскую вытесняет. И таких примеров до тучи можно приводить. И человек — это такой образцовый пример.
Причем, мы конкуренты не только ближайшим родственникам (всяким неандертальцам, денисовцам), а мы конкуренты вообще всем: собакам, лошадям, коровам. То есть кого-то мы приручили и стали искусственно разводить. А где дикие коровы и дикие лошади, все эти туры, тарпаны? Всё, нет их больше. Волков мы загнали куда-то в сибирские леса. Где-то они там по углам прячутся еще, но очень мало. Медведей не найдешь теперь. Лучше и не находить, а то он сам найдет. Но мы конкуренты даже бактериям. Мы антибиотики изобрели и начали их со страшной силой уничтожать.
НР: Все это получилось благодаря тому, что у нас вырос мозг?
СД: Да.
НР: Почему он вырос именно у нас?
СД: Потому что было стечение эволюционных обстоятельств. Приматы как отряд, начиная от своего появления 66 млн лет назад, сделали такую эволюционную ставку на мозги. То есть мы жили на деревьях с самого начала (еще тогда, в палеоцене), быстро прыгали. Для этого уже надо было иметь хорошую координацию, быструю соображалку, как бы развитие мозгов, и жили в достаточной безопасности. То есть большие хищники на деревья не залезут — там хорошо. Можно детишек рожать немного, довольно крупных, но беспомощных и долго их воспитывать. И такая эволюционная ставка была сделана не на инстинкты и рефлексы, а на обучение. Ну а дальше — больше. И стечение многих обстоятельств (появление хищников, конкурентов, всяких летучих мышей, грызунов, кошек, виверр, куньих) привело к тому, что вот эти мозги у нас каждый раз только больше, больше, больше росли. Хотя тоже не так прям быстро.
А когда уже это были наземные двуногие существа от 3 до 2.5 млн лет назад, мы еще к тому же заняли экологическую нишу всеядных жителей саванны, в том числе хищников и падальщиков, то есть стали есть еще к тому же и мясо. И для этого мозги вообще прям совсем пригодились, чтобы добывать эту самую добычу, потому что она, как правило, тоже хитра в своем роде, и надо ее перехитрить, надо сорганизоваться каким-то образом, надо делать орудия труда, потому что предки были растительноядные, у них никаких когтей, клыков, ничего нет. Стали тут же делать чопперы. И мы их находим. И мозги стали расти. А дальше еще включается конкуренция между группами. То есть, грубо говоря, если у нас есть группа каких-нибудь хабилисов тупых и умных, то умные, в силу того что они умные, они быстро начинают хорошо использовать ресурсы, здорово плодиться, не помирать, поддерживать друг друга, обороняться от хищников, от этих тупых хабилисов, и их становится много. И гены умных распространяются, а тупые сокращаются. И вот эта конкуренция уже между людьми стала таким автокатализатором. То есть интеллект стал сам себя подстегивать.
То есть в принципе жить в саванне можно и без человеческих мозгов. Какие-нибудь львы, гепарды прекрасно себя чувствуют с маленькими мозгами. Ну, они тоже прям не совсем тупые. Но и так нормально работают. А у нас такая цепная реакция началась —и понеслось. И дальше мы уже стали такие шибко умные.
А с какого-то момента наш мозг стал настолько большой и сложный, что стал выдавать всякие странные глюки, которые вроде для выживания напрямую не нужны, но косвенно все равно дают преимущества: появляется искусство, религия, философия, наука, всякие каналы RTVI с научно-популярными развлекаловками. То есть вроде как можно и без этого жить, но с этим как-то веселее. И популяция, у которых всё это есть, ей бодрее живется, как-то лучше, и она распространяется, занимает территории, лучше расходует ресурсы, лучше плодится, развивает медицину, все такое прочее. И преобладает.
Но вопрос — насколько это далеко может зайти? Потому что вообще-то в последнее время такой отбор, видимо, по сути прекратился. И сейчас далеко не факт, что умные люди плодятся лучше, чем тупые. Так что не исключено, что сейчас пошел в обратную сторону процесс. По крайней мере, за последние 25 000 лет мозги сокращаются. Просто по статистике, если циферки посмотреть, какие были размеры мозгов у кроманьонцев, скажем, 25 000 лет назад и какие сейчас. И в промежутке тоже у нас куча черепов есть. Можно посчитать. У нас сейчас сокращение размера мозга идет быстрейшими темпами, нежели наращение за предыдущие 2 млн лет. То есть мы 2 млн лет со страшной скоростью мозги наращивали. А теперь мы гораздо быстрее теряем.
НР: Человечество тупеет?
СД: Тут есть разные точки зрения. Я лично считаю, что мы действительно тупеем. Но есть оптимистичная версия. Некоторым она понравится. Что у нас мозг начинает лучше работать. Как с компьютерами. Раньше были трехэтажные здания и он мог 2+2 сложить. А теперь у нас в карман помещается и считает на порядки круче. Гораздо мощнее у него память, всё на свете. То есть вроде как завезли новый процессор. И в меньшем объеме стало лучше работать. Но это оптимистичная версия. Никаких фактических подтверждений у нас нет.
НР: Мы заговорили о так называемых глюках, в том числе о появлении религии. Многие религиозные деятели опровергают ту же самую теорию эволюции…
СД: Они ее не опровергают, они ее отвергают.
НР: Отвергают. Потому что у животных нет разума, а у человека он есть. Есть ли какое-то научное объяснение, почему именно у людей появился разум? Это только от размера мозга зависит?
СД: Есть разные специализации, разные способы приспособления к жизни в окружающем мире. И разные животные реализуют разные стратегии. Допустим, какие-нибудь растения малоподвижные, практически вечные, растут долго, упорно, ничего на них воздействовать особо не может. Им хорошо и так. Вообще без нервной системы. Можно, допустим, если это тушканчик, отрастить длинные ножки и быстро бегать. И там мозги особо не актуальны. Просто можно быстро чесать по пустыне. Никто тебя не догонит. И это дает выживание. Можно, как жираф, отрастить шею несколько метров длиной и жрать листочки самых верхних веточек, до которых никто тупо не дотянется. И тоже можно мозги не особо какие иметь. Можно иметь хобот, как у слона. Можно плавать в океане, как какие-нибудь рыбы, киты или кто-то еще. А можно иметь большие мозги. Это один из вариантов приспособления. То есть то, что у нас есть мозги — это просто наша хитрая специализация, такая одна из возможных фишечек. Но это не делает нас какими-то особняком стоящими среди всего живого мира. Потому что на самом деле большие мозги не только у человека.
НР: Дельфины.
СД: Те же самые дельфины. У китов больше, чем у человека. У слона бывает 5-6 кг. Собаки не такие уж прям запредельно тупые. Волки еще умнее на самом деле. И собаки в принципе. И обезьяны, всякие шимпанзе и так далее. Конечно, между нами и ближайшими интеллектуальными шимпанзе есть довольно основательный разрыв. Но это сейчас он есть. А если мы посмотрим в миллион лет назад (питекантропов), разрыв там будет не такой уж прям запредельный. А если мы возьмем 3 или 4 млн назад (австралопитеков), они вообще практически как шимпанзе будут по интеллекту. У нас же есть палеонтология, археология, антропология. И мы это становление разума, его изменение прекрасно видим. Оно плавное, постепенное. Это просто запредельное развитие одного из органов. У нас в данном случае мозга.
НР: Давайте перейдем к глюкам, как вы назвали, у мозга. Чем обусловлено появление религий? И вообще имеет ли оно под собой какое-то научное обоснование? Должна ли была появиться религия у человека?
СД: Насчет «должна» — в биологии вообще ничего не должно. Оно появляется как приспособление к среде. Но это закономерное явление, да. Потому что обычная группа каких-то древних людей, условно первобытных — это семейная группа. И они друг другу хотят только хорошего по принципу «возлюби ближнего своего». Естественно. Потому что если кто-то будет вести себя не так, они просто все умрут. И выживают только те, которые к своим хорошо относятся, а к чужим без разницы уже, скорее всего, отрицательно. Но главное — к своим хорошо. И поэтому, когда старший младшему рассказывает что-то, он хочет только добра и только хорошего. Отрабатывается эволюционная система доверия к сказанному. Соответственно, любой младший должен вникать, что ему говорит дядя с бородой. Чем больше борода, тем эффектнее. Это проверялось на современных людях. Если взять, допустим, маленьких детей из детского сада и им кто-то будет объяснять без бороды и с бородой, то если с бородой объясняет, то это воспринимается на ура лучше.
НР: Это эффект Санта-Клауса.
СД: Видимо, такое название есть. Хотя я не слышал. Но это работает 100%. Не то чтобы у меня специально для этого такая борода, но…
НР: Я вам верю.
СД: Это проверено психологами. Если это опытный человек (а это естественный отбор влиял), как бы старший, у него много всего за плечами, он знает, как добывать еду, как зажигать огонь, как спасаться от хищников, как общаться с соседями, и он плохого не посоветует. Соответственно, проверять его информацию особо не надо, потому что это чревато. Если начать во всем сомневаться и в кустах что-то зашевелилось, он говорит: «Валим отсюда». И надо срочно валить. Потому что вдруг там медведь сидит или саблезубый тигр. А если начать проверять, полезть в кусты, «а вдруг там что интересное?», а там таки медведь. И на этом эти скептики кончались. А те, кто верил бородатым детям, они выживали. Но у бородатых дядь тоже бывают загоны на самом деле и глюки всякие. Поэтому если бородатый дядя, например, в какой-то момент сидел, ковырялся в носу и в кустах зашевелился медведь, у него возникает связь в голове: «Я ковырялся в носу — там медведь. Значит, не надо ковыряться в носу. Будешь ковыряться в носу — появится медведь». И он на голубом глазу своему дитенку так и объясняет: «Не ковыряйся в носу, а то медведь придет». И ребенок слушает, развесив свои лопоухие ушки, и вникает. Это первый шаг на пути возникновения религии.
И это проверялось на животных, то же самое работает. Пресловутые опыты Скиннера с голубями, когда сажаются голуби в ящики, им с некоторым жестко заданным интервалом вообще независимо ни от чего выдаются зернышки. Какая-то крышечка открывается, и там появляется. Но если голубь в тот момент, когда открывается крышечка, что-то такое делал, например, чистил перышки, и тут появляется еда, у многих голубей возникает взаимосвязь: чтобы появилась еда, надо чистить перышки. Он чистит перышки, чудесным образом крышечка открывается — еда появляется. Но она открывается и так каждые сколько-то секунд. Скажем, 15. Но он начинает упорно каждый раз чистить перышки — и каждый раз это работает. А другой в это время тянет шейку направо, допустим, а не налево. И тоже появляются зернышки. Это религия голубей. И такие эксперименты делались не только с голубями. С кем угодно можно сделать.
И этот глюк (по Докинзу — мем) закрепляется. У людей это еще объясняется. На это навешиваются какие-то мифы, рассказы, какое-то объяснение придумывается на ходу. И всё, готовая религия.
НР: Одно дело — голубь, который чистит перышки ради еды, и совсем другое дело — такие масштабные религии, как христианство, ислам.
СД: А основа та же самая. Какая разница? А дальше уже начинается просто бизнес. Ислам, христианство и все прочие религии — это уже просто организации, где есть особо обученные бородатые дяди, которые сидят и собирают денежки. Крещение столько-то. Это просто уже бизнес. И там все по законам: есть реклама, есть насильственное принуждение, когда «все неверные, а эти еще какие-то неправильные», «всех перекрестить, обрезать, еще что-то с ними сделать и обратить в свою веру».
Более того, религия срабатывает на объединение. То есть какая бы бредовая она ни была (более того — чем более бредовая, тем лучше на самом деле) и тем жестче ограничения, тем лучше, она сплачивает общество. И, преданные какой-то одной идее, какая бы она ни была, они хорошо себя чувствуют вместе, чувство локтя возникает. Они дают отбор всем соседям. Они захватывают новые территории, у них в глазах горит, у них идея в голове. Они распространяются, свои гены распространяют. И мемы свои тоже распространяют. В генах, конечно, религия не прописана. Но это такой вирус мозга, как Докинз назвал. Он распространяется со страшной силой. И вне этой системы жить становится невыгодно. То есть если все вокруг православные, а он один мусульманин, все его будут тыкать и говорить: «Ты какой-то неправильный. Или давай крестись, или мы тебя пришибем». Если все вокруг мусульмане, а он еврей внутри них, то тоже ему не очень здорово будет житься. И так с любой религией.
Так что это объединяет народ. И на уровне государства это становится такой классной сплачивающей системой. Потому что когда уже численность населения становится очень большой и все лично друг друга не знают. Это уже не племя 15 человек, а это уже тысячи и чуть ли не миллионы людей. Должен быть какой-то сверхиерарх. Собственно, что бы ему не быть религиозным? Он красивые вещи говорит, он говорит: «Мы все вместе. Мы братья». И все такое. Можно хорошо жить.
Но проблема в том, что в некоторый момент все эти религиозные граждане начинают загонять. Их зашкаливает. И они это делают не для того, чтобы сплотить людей из каких-то хороших побуждений, а просто чтобы денежки заработать. Потому что любая система превращается рано или поздно в коммерческую. И когда они уже начинают запрещать все, кроме своих каких-то идей, тут же начинается инквизиция, сжигание, топление в Волхове. Когда начинают рассказывать, что «у православных инквизиции не было» — угу, как же! И всё в таком роде. Какие-нибудь крестовые походы, мусульманские завоевания и все, что попало.
И на этом месте наука какая-никакая начинает страдать, потому что если сказано, что в центре Земля, а вокруг Солнце летает, значит так и есть. А если ты говоришь, что неправильно — иди-ка на костер пожарься. И на этом этапе развития религии и науки все-таки в какой-то момент возникает общество, где наука преобладает, а она дает лучшую выживаемость, медицину, лучшее расходование ресурсов, навигацию, чтобы пограбить каких-нибудь далеких диковатых соседей. И там, где наука все-таки побеждает хотя бы немножечко, религия уступает свое место, наука расцветает, и это становится более-менее условно атеистическое общество. Ну, совсем атеистических… не богата история планеты, кроме Советского Союза разве что и всяких сателлитов. И то в итоге все обломалось. Но в принципе это закономерный итог развития. Сейчас у нас обратный процесс пошел — клерикализация.
НР: То есть наука и религия абсолютно не совместимы?
СД: В голове отдельно взятого человека — без проблем. Эйнштейн, насколько мне известно, не верил в Бога. У него были какие-то очень философские высказывания, которые религиозные люди все время притягивают. Он не был религиозный. Есть прямые цитаты его речи, где он говорит: «Я не религиозный человек. Я не верю в Бога. А то, что я говорю про высший разум и так далее — это всё аллегорические вещи». Но даже если бы да кабы, он бы верил — и что? Один человек во что угодно может верить. Я знаю археологов, которые изучают каменный век, и при этом религиозные и считают, что Земле 7000 лет. При этом копают стоянку, которой 20 000 лет. Но когда он идет в церковь, то Земле 7000 лет. Я не знаю, как это работает в голове этого человека.
НР: Отсюда и возникает научный креационизм?
СД: Он не совсем отсюда возникает. Хотя в какой-то степени — да. Потому что научный креационизм — это ж Тейяр де Шарден прежде всего, который еще с 1935 года по 1950-какой-то писал о феномене человека. У него как раз в голове такое раздвоение было. Потому что, с одной стороны, он был католический священник, а, с другой стороны, он защитил докторскую по эоценовым млекопитающим Франции и копал в Чжоукоудянь синантропа. Это питекантропы такие продвинутые в Китае.
НР: Это сколько примерно тысяч лет?
СД: Это примерно полмиллиона лет. Они в тот момент считались совсем прямыми предками. Сейчас скорее считается, что это предки денисовцев, нежели сапиенсов. Но если китайцев спросить, они точно скажут, что это предки китайцев. То есть это древние люди, по-любому. И на тот момент еще древних находок было вообще не так много. Они считались прямо строго промежуточными между обезьяной и человеком. В принципе в какой-то степени так оно и есть.
Так что у Тейяр де Шардена в голове было это раздвоение: одно полушарие так, другое сяк, и как-то фигня. Но это склеил вместе, и в его представлении вырисовалась такая концепция. То, что Бог есть, он не сомневался. Есть Бог, который наколдовал и создал живую материю и задал законы развития. То есть как бы запустил эволюцию. Задал некие мистические законы эволюции. В 1930-е годы вообще было модно всякие глобальные законы выводить. И чуть раньше. Марксизм-ленинизм, законы истории. Какой-нибудь Гумилев — пассионарная энергия. У Вернадского тоже энергия какая-то, да?
НР: Ноосфера.
СД: Ноосфера. А слово «ноосфера» Тейяр де Шарден тоже использовал. Они с Вернадским совершенно синхронно. Только у Тейяр де Шардена это божественная воля, а у Вернадского это законы природы. Слова меняем и получаем ровно то же самое. Это же время, когда энергия, ДнепроГЭС, радиоактивность открыли, первую ядерную станцию пытались делать. И Тейяр де Шарден это с религиозной точки зрения слепил. И понеслось. Его вначале пинали все другие религиозные товарищи католические, говорили: «Что-то ты загоняешь. В Библии не так написано». Но доходы, тем не менее, падали, у католиков тоже. И к 1950 году Пий XII, который во время войны обнимался с нацистами и с фашистами (Италия же, Ватикан, Рим), поскольку он Папа Римский, ему ничего за это особо не было, а после войны он эту идею подхватил и написал Humani generis.
Я не очень советую, но если почитать, это такой антикоммунистический памфлет. Они же войну продули. Им было обидно. Но против американцев, англичан, французов он ничего сказать не мог. А Холодная война начинается. И Советский Союз попинать — это благое дело. И он написал такую антикоммунистическую телегу, но между делом вплел туда по сути ту же самую идею Тейяра де Шардена, что Бог сотворил, допустим, закон, а дальше эволюция шла. А когда эволюция дошла до чего-то такого человекоподобного, то Бог еще раз колдунул и вдохнул туда душу. А поскольку определения у души нет (если кто-то хочет подискутировать с религиозными гражданами, спросите, что такое душа — удивитесь, сколько вам бреда на эту тему скажут), а раз определения нет, можно что угодно говорить. Это же очень удобно всегда.
И Бог вдохнул душу. Это как бы еще один акт творения по сути. Опять же, божественное, приятное. И получился уже совсем человек. И это официальная точки зрения Католической церкви. В православии такого нет. В православии мнение патриарха авторитетно, но силу закона не имеет и к Библии не приравнивается. Поэтому, если побеседовать с двумя-тремя православными священниками, вам чего только ни расскажут. Кто-то будет говорить про шесть дней творения — на седьмой отдыхал. Причем, в Библии в двух местах по-разному на самом деле сказано. Кто-то будет рассказывать, что семь дней — это 7 млрд лет. Кто-то будет говорить, что это 7000 лет. Кто-то будет говорить, что это 700 млн. У кого там сколько захочется. Это такой протестантский немножко вариант. Кто-то вообще отсебятину начнет нести. То есть в православии кто во что горазд. А если еще и бабушку у церкви спросить, там таких чудес наслушаетесь. В этом смысле священники обычно более адекватны.
НР: Можно ли объяснить с точки зрения науки появление чувств? Любовь, ненависть. Это все исключительно химия?
СД: Да. Это у животных есть все то же самое. Какая разница? Тут человек вообще ни разу не эксклюзивен. На мой взгляд, лучшие эксперименты на эту тему про чувство справедливости у капуцинов. Всем советую посмотреть ролик в интернете. Он такой очень распространенный. Это настоящий научный эксперимент. В двух пластиковых прозрачных клетках сидят капуцинчики. Это такие маленькие южноамериканские обезьянки. И они выполняют какое-то несложное действие, какую-то кнопку нажимают, что-то такое. И одному дают виноградину. Он радостно ест. Ко второму обращаются. Он тоже делает то же самое действие, а ему дают огурец. И он берет этот огурец. А он видит, что тому виноградину дали. И он этот огурец так фигачит, выкидывает, начинает материться, трясти решетку и орать: «Вы что творите вообще? Почему ему виноград (прямо пальцем показывает), а мне какой-то дурацкий огурец? Что вы делаете вообще?» И это настолько явно видно, что он возмущен до глубины души этой несправедливостью, что тут подтверждений еще и не надо. А там еще и научно все это делается на самом деле. То есть видюшка видюшкой, а там фиксируется много чего при этом. Так что такие вещи есть у капуцинов, а капуцины — это широконосые обезьяны. Это, строго говоря, от нас дальше, чем мартышки. У них уже это есть. И всякие любовь, привязанность. Уж к детям привязанность вообще у любой крысы есть.
НР: Но ведь есть же животные, которые не привязываются к детям?
СД: Есть такие, которые быстро это забывают. То есть те же кошки или козы. Если мать с детенышем разлучить на 1.5 часа или 2 дня, то она тупо забывает, что это ее детеныш. Ну, она туповата, потому что она коза или кошка. Видели фотографии кошек? Так что она просто забывает. У нее оперативки не хватает в голове. Но в нормальных условиях они не вымирают, они же нормально плодятся — она будет их вылизывать, кормить, заботиться, в обнимочку спать с ними. То есть всё у них будет хорошо.
НР: А появление любви между однополыми парами и в животном мире, и в человеческом — это объяснимо с точки зрения науки, или это какой-то тоже глюк?
СД: Это тоже глюк, естественно. Что мы вообще определяем под словом «глюк»? То, что, как минимум, не полезно, а, может быть, даже вредно. Но оно может быть настолько нейтрально или слабо вредно, что жить в принципе не мешает в конкретных условиях. Но с точки зрения чистой биологии полезно — это то, что увеличивает вероятность передачи своих генов в следующее поколение. То есть если я дал много своих генокопий в следующее поколение — я молодец. Значит, мои признаки, которые этому способствуют, полезные. Если какой-то мой параметр препятствует передаче генокопий в следующее поколение, значит он вредный. Соответственно, если пара однополая, с большой вероятностью она не передаст свои гены в следующее поколение. Каким бы образом она это сделала? Или они должны быть не верны друг другу. Тогда не такие уж они прямо однополые. А если они строго однополые, значит они не передадут свои гены в следующее поколение. Значит, этот признак вредный. Чистая математика.
Так что с такой чисто биологической точки зрения однополые отношения — это вредный признак, потому что они не передаются в следующее поколение. Другое дело, что у нас сейчас так хитро сделанное общество, что на выживаемости это не особо сказывается. Хотя однополые всякие персонажи периодически кричат, что «нас притесняют, нас угнетают, нам жить мешают». Если их свойство мешает им жить, это не общество виновато. Общество — это просто некая внешняя среда. И если в данных конкретных условиях среды этот признак им мешает жить, о чем они сами громко кричат, значит это патология.
НР: Может быть, наоборот, этот признак был эволюцией создан для того, чтобы не было, например, перенаселения людей, чтобы ограничить как-то…
СД: Эволюция ничего специально не создает. Эволюция — это не тетка, которая наколдовала и решила: «Вот это хорошо, это плохо, это мы оставим, этих мы убьем». Эволюция — это просто статистика выживания. Это просто статистика, каких генов стало больше, каких стало меньше. Да, в каком-то смысле это побочный эффект нашего перенаселения. То есть в условиях перенаселения мы воздействуем друг на друга психологически — феромонами, бог знает как, запахами и еще. У нас стресс постоянный. Я сейчас сюда ехал — толкался в электричке, в метро, потом по улице шел. Куча народу. На психику это давит. Потому что мы приспособлены жить семьей, строго говоря. 5, 10, 15. Максимум 30 человек. Больше 50 — мы просто все ресурсы сожрем, и нам есть будет нечего. Поэтому у нас в голове идеальная группа — человек 30, допустим. А я вокруг себя вижу миллион. Естественно, у меня стресс. И у всех стресс, по крайней мере, кто живет в городе.
И начинаются всячески сбои, в том числе гормональные и психологические. И в каком-то смысле — да, это система регуляции. То есть кто-то перестает плодиться. С крысами такие же эксперименты были. Когда много-много крыс заселяем, им еды хватает, всё вроде у них есть, но они перестают плодиться или детенышей уничтожают. И в каком-то смысле это регулирующие процессы. Они могут или вымереть, или их станет резко меньше. И с людьми то же самое. Не обязательно они должны быть однополые. Они же могут быть, допустим, монахами. Тоже в каком-то смысле однополое сообщество. Вот они заселились в монастырь и не плодятся. Хотя практика показывает, что очень даже на самом деле, но не внутри монастыря, а по окрестностям. Как Пржевальский говорил про буддийских монахов. Он вообще ни разу не был политкорректный. Что ужас-ужас, они только и занимаются, что распространяют сифилис по всем окрестностям и плодятся, как бешеные. И ничего полезного не делают.
НР: А феминизм можно объяснить с антропологической точки зрения? И вообще является ли это угрозой для будущего человечества?
СД: Да как-то не особо. Потому что большинство женщин остро радикальному феминизму не подвержены. Просто что понимать под словом «феминизм»? Можно понимать какие-то крайние формы, когда сумасшедшие тетки бегают и кричат, что «я права по определению, потому что у я женщина, у меня две X-хромосомы в каждой клетке, и мне все должны» — это уже немножко ку-ку. А бывают женщины, которые борются за свои права, потому что их притесняют. Если она выполняет эту работу, а ей платят меньше, чем мужику, только потому, что она женщина, ей обидно и она борется за свои права. И она права. И адекватные мужики будут поддерживать. А не очень — скажут: «Зато я больше получу». Так что это разные феминизмы. Смотря о чем речь.
НР: В крайней форме.
СД: Неадекватный феминизм — естественно, и все женщины против. Потому что в итоге это же против других женщин работает на самом деле. Потому что многие мужчины, получив от такой сумасшедшей феминистки, потом могут не очень здорово, не очень адекватно относиться ко всем женщинам. Мы же склонны обобщать в любых ситуациях. Один раз с нами какая-то ерунда случилась — и всё, все женщины плохие. А, соответственно, женщина что-нибудь получила нехорошее от мужчины — и говорит: «Все мужики козлы». И начинается бодание, кто правее. Это же бред.
Потому что мы так биологически устроены, что у нас есть мужчины, есть женщины. И без тех, и без других общество сущность не будет никак. Но эти половые, социальные, хозяйственные, какие угодно роли сформировались сами собой еще на уровне австралопитеков на самом деле. То есть это не новость вообще ни разу. А уж с появлением производящего хозяйства так и подавно. Просто у женщины банально таз шире, чтоб рожать нормальных детей с большой умной головой. И поэтому женщина быстро бегать не сможет чисто физически, потому что у нее центр тяжести при ходьбе смещается с большей амплитудой, и так быстро бегать, как мужик, она не сможет. И не надо ей быстро бегать. Пусть мужик бегает за сайгаками, допустим, по степи, а женщина рожает детей. Это ее свойство. Она более усидчивая, допустим. Она может мелкие вещи делать. Через половые гормоны темперамент немножко отличается. Мужчины более агрессивные, более настойчивые. Если надо пойти на войну и отмахаться от соседей, то, наверное, лучше бы это мужики делали. Даже если они кончатся, там парочка останется. В принципе главное, чтоб женщины сохранились. И они нарожают еще детей. А какие-то вещи мужикам, может быть, не обязательно делать. То есть всегда есть какие-то роли. И, опять же, я говорю — пересечение этих ролей довольно большое. Но есть такие вещи, которые могут делать только женщины. Есть такие, которые лучше бы делали только мужчины. Женщины тоже могут в принципе. Но им же от этого будет хуже. Зачем?
НР: Если феминизм нельзя назвать угрозой человечества, то что можно назвать угрозой человечества? Что, по-вашему, угрожает действительно нашему человечеству и вообще угрожает ли что-то?
СД: Тупость и жадность. Все очень просто. У нас очень много очень тупых и очень жадных людей. К счастью, не большинство. Было бы большинство — мы бы давно вымерли. Но они есть по факту. И когда человек начинает с упертостью барана толкать какую-то свою идею, неважно, в какую сторону эта идея… Будь то остро радикальный феминизм, какая-нибудь мегасуперпупер-религия, которая всем вредит вокруг, или еще что-то. А, может быть, и, наверное, в научной стороне такое… То есть у него возникает идея фикс — «и все должны только так, все другие не правы, и давайте мы всех расстреляем». Тогда получается беда. Их жадность. Она обычно довеском идет (не обязательно стопроцентным, но всегда бывает). И если в обществе эти тенденции жадности и глупости преодолевают какой-то предел, начинают преобладать, общество становится неконкурентоспособным. А соседи не дремлют. Если соседи чуть более адекватные, то они побеждают.
Пока у нас на этом все и держится. Что конкуренция между сообществами все-таки в среднем уровень вытягивает. Если сравнить с какими-то древними временами, все-таки эти отрицательные стороны человеческого сознания потихонечку сбавляются. Например, у современного цивилизованного человека вероятность погибнуть от насильственных действий (на войне, от убийства, еще что-нибудь такое) все-таки сильно меньше, чем у какого-нибудь питекантропа или охотника-собирателя, которые, конечно, не тоже каждый день воевали. Папуасы, например — это неолитическое общество, по сути, на Новой Гвинее. Практически все мужчины погибают от рук других папуасов. То есть если человек мужчина, то практически 100%, что его убьют рано или поздно. То есть, скорее всего, его убьют лет в 30-40, а, может быть, и позже, но, скорее всего, таки его убьют с вероятностью 90 с чем-то процентом. Но мы все-таки живем лучше по факту. И даже с учетом какой-нибудь Второй мировой войны, когда бомбили, со страшной силой города уничтожали и все такое, а закончили вообще ядерными бомбардировками, но, тем не менее, смертность населения в процентах к общему меньше, чем у сарматов, например. А сарматы, которые с шашками скакали на конях по степям, они друг друга убивали гораздо активнее и бодрее, чем в Великую отечественную на танках стреляли друг по другу. Так что даже со всеми нашими этими современными ужасами мы живем фактически в раю.
НР: Ну что ж, в конце нашего жизнеутверждающего интервью расскажите, пожалуйста, о ваших планах на будущее. Я знаю, что сейчас будет столетие биологической кафедры в МГУ, будут какие-то события, мероприятия, еще что-то.
СД: Фактически столетие состоялось. Потому что оно такое двойное столетие. Кафедры антропологии МГУ, Указ о создании кафедры был написан весной, а начала она работать с 1 сентября. Так что 1 сентября уже все, 100 лет свершилось. Это, конечно, не 100 лет науки, но 100 лет официально кафедры антропологии. Это одна из старейших кафедр, между прочим, в МГУ вообще. То есть какие-то, наверное, есть и более старые, но тем не менее. Естественно, у нас на кафедре будут всякие торжественные события. Буквально через две недели заседание. Я буду делать доклад на 30 минут. И там более крутые, чем я, антропологи, тоже будут друг перед другом толкать всяческие речи.
Так что кафедра велика, крута. Кроме кафедры антропологии и другие события происходят. Всякие конференции есть. А с популяризаторской стороны мы, Антропогенез.ру, в том числе в моем лице, а также Александр Соколов и многие другие люди, организуем форум «Ученые против мифов», уже 11-й. Он тоже будет совсем скоро — 19 октября. Так что всех тоже приглашаю. Так что наука движется и с научной стороны, и исторической составляющей, и с популяризаторской. Так что будущее у нас, надеюсь, все-таки есть.
