19 января, 18:30
Открытие памятника Тысячелетие России на полотне Бориса Виллевальде (1864 год)
160 лет назад в Новгороде начались работы по созданию памятника Тысячелетие России. На его барельефах изображено более ста исторических персонажей, причем около трети из них были деятелями совсем не России, а Украины и Литвы.
В се и ничего. Вали все в кучу ― после разберем. Таким был заголовок и эпиграф к серии фельетонов Аркадия Эвальда о подготовке и открытии в Новгороде памятника Тысячелетие России. Они публиковались в популярном российском ежемесячнике Отечественные записки на протяжении всего 1862 года.
В прессе того времени новгородский монумент обсуждали даже больше, чем эпохальное для империи Романовых событие, случившееся годом ранее, — отмену крепостного права.
По условиям конкурса на памятнике должны были быть изображены шесть исторических деятелей. Каждый начинал определенную эпоху в истории российского государства: Рюрик — его основатель, князь Владимир — креститель, Дмитрий Донской — первый победитель татар, Иван III — основатель Московского царства, Михаил Федорович — первый из династии Романовых, Петр I — основатель Российской империи.
Конкурс выиграл 24‑летний выпускник Петербургской художественной академии Михаил Микешин в соавторстве с Иваном Шредером. Они предложили добавить к шести означенным персонажам скульптуры деятелей, живших на протяжении всего тысячелетия.
« Чтоб они в пиру… да не столкалися», ― процитировал на этот счет древнюю новгородскую былину историк Федор Буслаев. К слову, он был одним из консультантов Микешина, но назвал проект « вавилонским смешением русских людей».
Памятник стоит в Новгороде до сих пор. И выглядит он, как по меркам официальной истории Российской империи, так и по канонам современной пропаганды РФ, странно: значительная часть изображенных на нем деятелей не имели отношения к Москве, а порой были ей враждебны. Даже само место для монумента противоречило его идее ― спасительному объединению восточных славян под сенью Романовых. Ведь их предшественники Иван III, а потом Иван Грозный утопили в крови Новгородскую республику.
Придумали праздник
П оявлению памятника предшествовала дискуссия историков вокруг исходной даты образования государства Российского. Согласно древним летописям, в 862 году новгородцы призвали княжить над собой соседей-викингов во главе с Рюриком. «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: идите княжить и владеть нами» — с такими словами они якобы обратились к варягам. Княжескую эстафету после Рюрика подхватил его соплеменник Олег, заняв Киев и назвав его « матерью городов русских».
Свое видение той ситуации предложил в 1846 году профессор Московского университета Михаил Погодин: «Как на Западе все произошло от завоевания, так у нас происходит от призвания и полюбовной сделки».
Дальше Погодин размышлял: «Наш народ подчинился спокойно первому пришедшему, поскольку наделен двумя высочайшими христианскими добродетелями, коими украшается наша история, — терпением и смирением».
Погодин был сыном крепостного, но эрудиция и верноподданнические взгляды позволили ему стать советником тогдашнего российского императора Николая I. Не без лести царю-современнику он писал: «[Всегда] наш государь был званым мирным гостем, желанным защитником, а западный государь был ненавистным пришельцем, главным врагом, от которого народ напрасно искал защиты».
За несколько лет до появления этих строк Погодина против летописной датировки восстал адъюнкт ( доцент) Московского университета Сергей Соловьев. Он доказывал, что новгородцы призвали варягов не в 862 году, а на 10 лет ранее.
Это возмутило Погодина. «Есть в Истории священные числа, — писал он, — священные имена, священные убеждения, к коим прикасаться должно с крайней осторожностью, и без достаточных причин не колебать их в народных верованиях».
Полемику прервал Николай I, поддержав версию Погодина: «Того мнения и я, ибо так учен был в свою молодость и слишком стар, чтоб верить другому».
Молодой, да ранний
Б удущий автор памятника Тысячелетие России приехал учиться в Петербург из провинциального Рославля, что под Смоленском. О своих студенческих годах он писал так: «[Моему] желудку почти постоянно приходилось тосковать от недостатка работы». Но академию провинциал окончил с золотой медалью и был приглашен учить рисованию детей императорской семьи.
С братьями царя Микешин побывал на Кавказе, а по приезде прочитал в газете объявление о конкурсе на проект памятника — и решил бросить вызов самым опытным скульпторам империи.
Конкурс был международным, и на него к концу ноября 1859‑го подали уже полсотни заявок. А Микешин с однокурсником Шредером еще разминали твердый свечной воск для последних элементов своего макета, от чего у обоих опухали пальцы. О последней ночи перед показом скульптор вспоминал: «Я с горя заплакал — от боли, от отчаяния. Многое в модели не было сделано, приближался роковой момент, и надо тащить модель этажом выше, но оказалось, что она не проходит в дверь. […] Надо было брать разрешение на ломку двери у академического полицмейстера».
И все же комиссия отдала предпочтение идее молодых художников. Более того, Микешина определили « директором работ» по созданию монумента. В команде начинающего скульптора оказался даже ректор его alma mater барон Петр Клодт.
Когда начались основные работы, тогдашний российский самодержец Александр II, сын Николая I, посетил мастерские. Микешин показал эскизы, кроме тех, которыми занимался Клодт. «Я не могу к нему ходить, кроме как по приглашению», — объяснил скульптор.
Затем Микешин изложил царю свою идею нижнего яруса памятника: «Я смел бы предложить всех достойных людей на этом барельефе представить, которые по разным отраслям знания, ума, науки
« Это хорошо, ты мне уступишь эту идею, — ответил Александр II. — Я поручаю тебе исполнить это как мою идею». Тем самым император указал Клодту, чтобы тот впредь не препятствовал работе молодого скульптора.
« Достойных людей» набралось более сотни, и распределились они по четырем категориям: просветители, госчиновники, военные и герои, а также писатели и художники.
Консультировали Микешина в этом вопросе самые именитые в ту пору историки империи — Николай Костомаров, Михаил Максимович и тот же Николай Погодин. Но само число персонажей монумента вызвало пылкие дискуссии в академической среде. Ведь в бронзе на века должны были предстать деятели, о которых знали только ученые, а более известные в народе фигуры на памятнике отсутствовали.
Возможно, из‑за острых споров по этому поводу мало кто заметил, что в списке писателей оказался Тарас Шевченко, которого предложил сам Микешин.
Казус Кобзаря
Ш евченко прибыл в Петербург после 10‑летней ссылки в начале 1858‑го. Познакомившись с ним, Микешин не раз в компании поэта посещал театры и званые обеды в домах богатых почитателей украинца.
« В кармане своих панталон он [Шевченко] всегда имел какое‑то зерно — ячмень, а может быть, и овес, — этим он предпочитал закусывать после « чарки». И на вопрос — зачем это он делает? — отвечал обыкновенно: «Щоб продирало», — вспоминал позже Микешин.
Тарас Григорьевич бывал эпатажен, но это вызывало симпатию даже у аристократов. Тем более что в ссылку Шевченко попал из‑за едких строк в адрес жены Николая I, а тот был непопулярен среди российских либералов.
« Его [поэта] хмель и напускной цинизм, от которых часто не воздерживался он даже среди молоденьких девочек — детей графьев Толстых, удивляли всех многочисленных знакомых этого почтенного семейства; а посещал их Шевченко чуть не каждый день, а иногда и не по разу», — писал Микешин о своем кумире.
В марте 1861‑го Шевченко умер, и Микешин тут же решил сделать его одним из персонажей памятника. Но в августе 1862‑го, почти перед самым открытием монумента, появились новости о том, что вместо бронзового Кобзаря на барельефе будет присутствовать его гонитель Николай I.
Причем в Новгороде перед открытием Тысячелетия России продавался путеводитель по его фигурам, и там осталась краткая биография Шевченко, завершавшаяся словами: «Россия лишилась в нем замечательного малороссийского поэта, стихотворения которого с восторгом читает всякий грамотный малороссиянин».
О том, как случилась подмена, позже рассказал сам Микешин.
По его словам, в середине 1861‑го он показал Александру II окончательные рисунки барельефа. «А батюшка?» — спросил тот, не увидев Николая I. Скульптор в ответ промолчал. Через некоторое время эту тему поднял брат царя, Константин Николаевич, с которым Микешин путешествовал по Кавказу. «Скажи причины, почему не помещаешь покойного батюшку?» — спросил великий князь. Тот ответил прямо: «Есть множество голосов, которые в его правление находили утеснение русской мысли. […] Во всяком монументе, который должен выражать личности, еще рано его изображать,». «Но ведь не посмотрят на твое желание, и ты должен поместить батюшку», — настаивал Константин.
Тогда автор памятника заявил, что как исторический художник он не может идти против собственных взглядов. Но есть, мол, люди, готовые за деньги сделать все. Царская семья заплатила скульптору Роберту Залеману, который изобразил на памятнике Николая I в казацком мундире.
Спор славян
Н а барельефах памятника оказались сразу четыре литовских князя ХIV-ХV веков — Гедимин, Ольгерд, Витовт и Кейстут. Хотя всего за 30 лет до появления монумента россияне жестко подавили в покоренной ими Польше восстание, в котором активное участие принимали и литовцы.
За эту расправу империю стали критиковать европейцы, особенно французы. В авангарде защитников российских интересов тогда оказался Александр Пушкин со своим стихотворением Клеветникам России. «Что возмутило вас? волнения Литвы? / Оставьте: это спор славян между собой, / Домашний, старый спор…», — писал поэт.
О прошлом Пушкин знал в основном из тогдашнего многотомного бестселлера Николая Карамзина История Государства Российского. А там в контексте борьбы Москвы и Твери за лидерство
Друг Пушкина Петр Вяземский ответил Клеветникам, но только в своем дневнике: «За что возрождающейся Европе любить нас? Вносим ли мы хоть грош в казну общего просвещения? Мы тормоз в движении народов к постепенному усовершенствованию, нравственному и политическому. Мы вне возрождающейся Европы, а между тем тяготеем к ней».
Однако подобные мысли в России чаще всего не произносились вслух. А потому программными стали слова Пушкина: «Вам непонятна, вам чужда / Сия семейная вражда». Поэт, к тому же, высказал позицию российских либералов, сохранившуюся и поныне. Они противостоят самодержавию во внутренних вопросах. Но всегда защищают имперские аппетиты России.
Зыбкое единство
В Петербурге еще только приступили к работам над памятником многоликой России, когда в Варшаве в 30‑летнюю годовщину восстания начали срывать вывески на русском языке. В октябре 1861‑го царские войска открыли огонь по одной из демонстраций. Погибли пять человек. На Замковой площади польской столицы расположился лагерь российских усмирителей.
« Мы от Польши отрешиться не можем, — писал через полгода в дневнике министр внутренних дел России Петр Валуев. — Где проведем мы границу между Польшей и нами и где оставим себе точку соприкосновения с Европой, если отделим Польшу? Недаром история сливала постепенно племена литовские, малороссийские и польские с великорусским, недаром замывала она кровью прежние границы».
В те же дни Валуев с грустью писал о монументе Тысячелетия: «Вообще несчастная мысль ставить памятник живым. Россия еще жива. Будет ли жить после тысячелетия та же самая Россия, которую мы ныне чтим своею матерью?»
За три месяца до открытия монумента подпоручик Андрей Потебня, младший брат известного украинского лингвиста, выстрелил в Александра Лидерса, российского наместника в Варшаве, когда тот прогуливался по парку. Пуля пробила чиновнику шею и челюсть, но он выжил. Потебня скрылся, и вскоре ему довелось возглавить подпольный комитет русских офицеров в Польше.
Лидерса после покушения в Варшаве сменил брат царя Константин Николаевич. А через две недели при выходе из театра в великого князя выстрелил молодой портной Людвиг Ярошинский. Новый наместник отделался легким ранением в плечо.
Примерно в то же самое время Валуев инспектировал Украину. Министр отметил, что и там ситуация накаляется: «Признаки разложения продолжаются. Подполковник Александрийского гусарского полка [Андрей] Красовский в Киевской губернии разбрасывал возмутительные воззвания к солдатам и подстрекал крестьян к неповиновению, [будучи] в малороссийском национальном костюме».
С обидою
П редварительная смета памятника составила 500 тыс. рублей, причем власти рассчитывали собрать эти средства по подписке у населения. Но частных пожертвований набралось лишь 72.507 руб. Остальное покрыла госказна. Провал в сборе денег был объясним, ведь российское общество того времени без энтузиазма восприняло и саму праздничную дату.
Популярное тогда издание Гудок с иронией сообщало, как ее отметили в городке Мышкин Ярославской губернии: «Мышкинцы, празднуя день тысячелетия России, в пылу благородного чувства пили … за здоровье тысячелетия. Такой тост так же возможен, как возможно предположение, что у тысячелетия расстроился желудок или сделался припадок лунатизма».
В преддверии торжеств по Петербургу разошелся слух, что в Новгороде злоумышленники совершили подкоп под монумент, чтобы взорвать его во время открытия. Это заметно сократило число желающих посетить церемонию.
Разговор двух столичных господ о новом памятнике передал в Отечественных записках Эвальд.
« ― Что же это наверху‑то стоит?
― Разве вы не видите: ангел с крестом, а пред ним Россия, на коленях. […]
― Зачем же ее художник сделал на коленях?
― Молится. Это изображает, что Россия крепка своей верою.
― Зачем Россия‑то на коленях? Это мне не нравится.
― Отчего же?
― Лучше бы она стояла с крестом в руке… а этак обидно».
Через полгода после того, как состоялся этот диалог, 6 тыс. молодых поляков бойкотировали рекрутский набор в российскую армию. Это и стало началом возобновившегося « спора славян» — нового масштабного польского восстания, длившегося полтора года. Оно забрало по меньшей мере 20 тыс. жизней. В Вильно ( сейчас — Вильнюс) российский генерал Михаил Муравьев дошел того, что публично вешал самых активных борцов за свободу Польши.
А весной 1863‑го Валуев издал указ о запрете издавать литературу на украинском языке.
Так Россия и вступила в свое новое тысячелетие.
Этот материал впервые опубликован в № 1 журнала НВ от 16 января 2020 года
