Британский биохимик, эмбриолог и китаист, кавалер многих орденов и почетный член многих академий, Джозеф Нидэм (1900-1995) поставил вопрос, получивший его имя и ставший знаменитым: почему Китай, опережавший во многих отношениях Запад до XVII столетия, не только не стал родиной научной революции, но и века не принимал и не принимает ее? Почему арабская цивилизация после своего золотого века перешла в статическое состояние и до сих пор остается практически закрытой для науки? Почему древнейшая индийская цивилизация до сих пор дала столь немногих нобелевских лауреатов и лишь благодаря обучению у европейцев?

Кому-то эти вопросы могут показаться странными. Да мало ли почему? Почему Никанор Сильвестрович выиграл в лотерею, а у Митрофана Амвросиевича, напротив, украли кошелек? Не глупо ли спрашивать, почему не наоборот? Но ведь тут не о разовом событии идет речь, а о вековом взлете одних и упорной чуждости этому взлету всех прочих. Определенный свет на этот вопрос проливает замечательная книга физика и историка физики, сотрудника Центра философии и истории науки Бостонского университета Геннадия Горелика «Кто изобрел современную физику?» (есть в сети). 

Обращаясь к фактам рождения науки, Геннадий Ефимович обнаруживает следующие их общие черты: 

«1) с 16-го века наука развивалась лишь в Европе;

2) все основатели современной науки были теистами;

3) научное лидерство смещалось от католиков к протестантам;

4) научная революция совпала со взлетом социальной роли Библии.

Особо удивителен первый факт: новая наука, рожденная в Италии, приживалась лишь в странах Европы — от Британии до России, хотя в Средние века в Европе осваивали научно-технические изобретения Востока (бумагу, арабские цифры, алгебру, идеи в оптике, астрономии и т.д.).

Второй факт может показаться не столь удивительным, учитывая, как давно жили отцы-основатели современной науки. Однако уже Древняя Греция знала великих атеистов, таких как Демокрит и Эпикур. Уже двадцать пять веков теизм и атеизм сосуществуют среди самых образованных и свободно мыслящих людей, отражая разнообразие типов мышления естественного/божественного (нужное подчеркнуть) происхождения. И все же у историков нет сомнений, что все основоположники новой науки были теистами. При этом, смело мысля в науке, они столь же самостоятельно вырабатывали свои религиозные представления: Галилей, например, вопреки личному указанию Папы Римского, считал возможным достоверное познание Вселенной, а Ньютон отверг догмат Троицы.»

Вывод Горелика: научный взлет XVII века есть следствие уникального для «Библейской Цивилизации» (его термин) комплекса обстоятельств, в центре которого лежат коренные особенности самой Библии. Он выделяет две наиважнейшие особенности библейской веры:

A. Мир хорош, Бог радовался, творя его.  

B. Человек сотворен по образу и подобию Творца.

Из первого принципа следует ценность и даже святость познания мира самого по себе, безотносительно к следствиям. Второй принцип ободряет на высшее дерзновение увидеть мир глазами его Творца. Кроме того, из второго принципа следует высшее достоинство человека, высшая ценность личных свобод, свободы мысли прежде всего. Разумеется, сказанное не означает, что наука родилась из Библии легко и без боли. Сказанное означает, что главный священный текст нашей цивилизации обладал духовной мощью, достаточной для великих родов XVII века и вскармливания удивительного младенца.  

Ну а что же помешало Китаю, Индии и миру Ислама, пусть не в рождении, но хотя бы в присоединении к могучему потоку научных и технических инноваций? Успех требует нескольких факторов удачи, тогда как неуспех может объясняться отсутствием лишь одного. Ниже я кратко сформулирую свое понимание этих препятствий. 

Индийские учения в основном разделяют с Библией веру в богоподобие человека (Атман есть Брахман), ставят ту же цель соединения с Творцом, но рассматривают материальный мир как главное препятствие к достижению этой цели; они мироотрицательны, а стало быть любое усиление внимания к материальному миру лишь вредит главной задаче освобождения от него. Ясно, что физику на таком базисе не то что не построишь, но и не примешь. Буддизм в этом отношении не отличается от прочих индийских ветвей.   

Ислам в переводе с арабского есть «послушание»: в этой религии акцентирован разрыв между Творцом и человеком, бездна, их разделяющая. Именно поэтому человек не может может быть сыном Бога, богоподобным. Именно поэтому Иисус и отвергнут как воплощение предвечного Сына, хотя и принят как один из пророков. Теологическое разногласие оборачивается цивилизационным. Почвенный слой ислама оказался в итоге слишком тонким для дерева рационального знания: семя дало всход, но корни не могли быть глубоки, и растение погибло.

Китай, как я его понимаю, никогда не разделял подлинной веры в богоподобие. Традиционно о Поднебесной мог молить Небо лишь император, о провинции—лишь наместник, крестьянин же не мог дерзать даже в молитве просить более чем о благоденствии села. Сравните с этим дерзновение Галилея увидеть саму истину о мироздании, как она видится Богу. Дао есть путь, и задача человека—найти свой особенный путь и следовать ему. Человек принципиально локален, мысль о возможности увидеть сущностный аспект мира глазами Творца даже не может быть выражена. Но именно из этой задачи выросла физика. Задача китайского человека — гармонично вписаться в пейзаж, который и есть китайская икона, в отличие от христианского портрета. Конфуций учил социальной гармонии, но не высшему дерзновению; о мирооотрицании буддизма уже было сказано. Из принципиальной локальности, природной и социальной, китайца следует необходимость его подчиненности гармонии целого, Дао и социума. Следует, иными словами, идеал тоталитарной гармонии, чуждость свободы.

Россия дает удивительный пример построения великой культуры из полного захолустья за одно столетие. Как такое оказалось возможным? Страна принадлежала к Библейской Цивилизации, но была блокирована рабством сверху донизу, да и Библия была мало кому доступна. Реформы Екатерины создали свободное сословие, и это сословие создало Великую Россию с ее искусством, наукой, философией, промышленностью. Большевистская реакция эту Россию уничтожила, дважды смертельным ударом: по свободе и Библии. Когда этому возражают, указывая на советскую физику и математику, то не отдают себе отчета в той громадной творческой силе, которую большевики при всем усердии не враз уничтожили, и что физику с математикой спасли лишь их военные приложения. Страна вышла из под утопии в состоянии полного цинизма, морального разложения, годного лишь для построения мафиозного общества, что и не замедлило случиться. Наука, недобитая большевиками, а в чем-то все же и поддержанная, окончательно добивается циничной мафиозной властью.  

В этой связи интересно еще взглянуть на Империю Ромеев, Византию, унаследовавшую все сокровища античного мира, включая и Библию, а все же умершую задолго до захвата Константинополя турками. Этот исторический пример, как и прозябание в ничтожестве Московии, показывает, что принадлежность к Библейской Цивилизации не есть достаточное условие восприимчивости к новому. Свобода, а стало быть и творческий дар, может быть утрачена, несмотря на утверждающий ее священный текст, если его содержание затмится тоталитарной утопией под знаменем святынь этого текста. Таков один из ликов парадокса свободы. 

 

PS

Ни в Индии, ни в Китае никогда не было математики. Не торопитесь возражать. Цифры дала Индия, а египетский треугольник и прочие полезные геометрические факты знали все великие древние цивилизации. Но математика—это отнюдь не только знания о числах и фигурах и умение практически использовать такие знания. Математика—это прежде всего теоретическое мышление, когда множество (бесконечное) утверждений универсально и с абсолютной точностью выводимо из небольшого числа принятых за истину аксиом или постулатов. Математика—это доказательства теорем, установление их универсальной и отчетливой истины посредством самостоятельного методичного мышления. Так вот, ни в Индии, ни в Китае нигогда теорем не доказывали. Там была мудрость, было знание, но не теория, о которой не то что не слышали, но веками слышать не могли и не хотели. Арабский мир принял греческую теорию, принял участие в развитии математики, но это участие давно закончилось, примерно 9 веков тому назад. Арабский восток оказался зоной слишком рискованного, слишком неустойчивого теоретизирования. 

Итак, уже рождение теории, геометрии Евклида, создало новый тип мышления, чуждый традиционным Индии и Китаю. Но одной капитальной идеи даже у греков не родилось: дерзновенной мысли, что весь природный мир, от звезд до человеческого тела, может быть схвачен теорией типа геометрии Евклида. Именно в такой безумной мысли, и значительных шагов по ее реализации, и была гениальная новация Галилея. Важной часть этой новации было дерзновение вводить фундаментальные ненаблюдаемые сущности—именно таковой была галилеева пустота. Человечество, в особенности европейское, давно уже живет в таком мире, где эта галилеева мысль о всеохватных математизируемых законах природы легко представляется чем-то само собой разумеющимся. Но эта квазиочевидность обманчива, на что и указывает упорное неприятие Востоком теоретического мышления. 

К слову сказать, неверно относить Индию и Китай к «развивающимся странам», как будто они моложе Запада. Они не моложе. Они пожалуй, постарше будут. У этих древних цивилизаций есть свои пути, которыми они исторически следуют с присущим им темпом. Дело в том, что теоретическая наука этим их путям — не пришей кобыле хвост. Индия и Китай могут принимать теоретическое мышление лишь в той мере, в какой они готовы расставаться со своими базовыми представлениями о мире и человеке.

 

PPS

Для того, чтобы определить летали или нет на Луну китайцы и индусы, не обязательно читать их древние рукописи, достаточно быть знакомым с историей космонавтики. Более того, в древних рукописях могут быть такие сведения о полетах, которые надо числить по разряду не космонавтики, а поэзии. 

С физикой и математикой дело обстоит примерно так же. Математика едина, как и Луна. Если кто-то считает такой взгляд слишком узким, что лун на самом деле много, и подлинное знание о них и о полетах на них «гордых индийских людей» скрыто на малоизвестных пальмовых листах, я спорить не стану, пусть этот человек останется при своем замечательном мнении.

Россия поздно вошла в круг научно значимых стран, но как только вошла, труды русских ученых получили то мировое внимание, которого заслуживали. Не надо берестяные грамоты разбирать, чтобы решить вопрос о великой математике новгородцев. Новгородцы контактировали с Западом, и будь у них крутые математические результаты, они оказались бы известны миру, и вошли бы в мир. О Лобачевском мир узнал не из берестяных грамот. 

Что есть теоретическое математическое мышление, уже написано тут не раз, но повторю из-за важности. Это не есть набор знаний о решении отдельных задач о числах и фигурах, который был в Египте и Междуречье за многие века до Евклида, был в Индии и Китае. Это не знание отдельных рецептов о числах и фигурах, которые получает посвященный, но тип мышления, открывающий перед овладевшим им возможность не только самостоятельного решения бесконечно большого набора задач, но и создание новых ветвей математики. Именно в этом величие и значение математики, для физики в том числе. Математика не только шире любой национальной культуры, она принадлежит разуму как таковому; это тип мышления, предельно свободный от всего специально-человеческого. Рождение математики имеет следствием громадный скачок в производстве новых результатов о числах и фигурах. Труды Евклида, Эратосфена, Аполлония, Архимеда, Диофанта не просто добавляют результаты к тем знаниям, что были до них, но отличны по мощи, как самолет от телеги. Это мышление открыли именно греки; у египтян же, китайцев и индусов обнаруживаются лишь подходы к нему, но не оно само. Почему оно там не только не родилось, но и не приживалось даже после вековых контактов с Европой—часть вопроса Нидэма. 

Математика, как описанный выше тип мышления, имплицирует высочайшую свободу мышления, право индивидуума утверждать новые истины, не спрашивая дозволения старших товарищей. Математика есть единство определенного типа мышления, а не набора полезных ответов, еще раз скажу. В Китае математики быть не могло, на мой взгляд, по причине слишком зауженного, социоцентричного отношения к человеку, несовместимого с космической и сверхкосмической свободой, на которой только и может возникать математика. Странно ставить вопрос об истинах сверхразума перед человеком, который прежде всего ремесленник или даже наместник. В Индии такого ограничения, как я понимаю, не было. Почему в Индии была невозможна галилеевская физика и даже Архимед, я высказался. А вот почему там не было Евклида, и не возникли чисто математические школы—мне не очень понятно. Наверное просто потому, что Индии хватало ее собственной мудрости, и еще один тип умозрения, оторванный от ее главных духовных задач, ее попросту не слишком увлек.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

 

Комментарий Геннадия Горелика (14 авг., в Чикаго 2 часа дня)

Очень рад, что моя книга попалась на глаза Алексею и с его помощью – симпатичным читателям его блога.

Хотел бы ответить на некоторые из высказанных соображений и возражений. И начать с самого вопроса Нидэма.

 «> Синологические работы Нидэма мне известны, в том числе и его ответы на «вопрос Нидэма».<> Не могу, когда издеваются над востоковедением. > Арьябхата, Бхаскара, Брахмагупта — знали и умели не меньше последователей Диофанта, Эвклида и Пифагора, а гораздо больше.  <>  Что касается лингвистики, логики и политологии, то Индия, например, далеко и надолго оставила позади Европу <> Мы не просто не знаем — подозреваю, мы не очень хотим знать: мы находимся в приятном убеждении о превосходстве или даже единственности еропейской белой науки. <> Греция — Рим — Европа… Та же песня в истории науки. Но, возможно, скоро это кончится. > тут не обходится без схоластики — можно так определить понятие «наука», что с необходимостью выйдет то, что хотелось с самого начала.» [из отклика Владимира Иваницкого]

Среди синологов-востоковедов Нидэм уникален тем, что, поняв самобытность китайской культуры, он оставался своим среди физиков-химиков Кембриджа. Других примеров такого «двойного гражданства» мне не известно. Поэтому когда маститый синолог, сотрудничавший с Нидэмом,  N.Sivin с глубоким почтением говорит о его вкладе в китаеведение, но отвергает «вопрос Нидэма», как исторически незаконный вопрос о единичном событии, я вполне доверяю первому и скептически/психологически отношусь ко второму.

Вопрос в оригинале выглядит так:

“Why did modern science, the mathematization of hypotheses about Nature, with all its implications for advanced technology, take its meteoric rise only in the West at the time of Galileo?” “Why modern science had not developed in Chinese civilization”, которая в предыдущие века “was much more efficient than occidental in applying human natural knowledge to practical human needs”? “The birth of the experimental-mathematical method, which appeared in almost perfect form in Galileo, … led to all the developments of modern science and technology”

Так что, во-1х, речь идет именно о современной науке, при этом modern science на русский язык точнее перевести как «наука Нового времени» или просто «новая наука». Во-2х, речь идет о так называемых точных науках, а попросту говоря – о физике: в 17 веке это была единственная наука, успешно применявшая «математизацию гипотез о Природе».

Разумеется, Нидэм спрашивал не о единичном событии, происшедшем в голове одного человека. Он же не спрашивал, почему новая физика родилась в Италии, а не в Англии, и он вряд ли задал бы свой вопрос, если бы представители китайской цивилизации подключились к современной науке хотя бы в 19 веке. Подключиться было гораздо легче, чем в предыдущие века, когда результаты мысли пребывали в рукописях в каких-то заветных хранилищах. Наука Галилея-Ньютона публиковалась в книгах: бери, читай и двигайся дальше (что и происходило в Европе). Известно даже, что католические миссионеры, прибывшие в Китай в конце 16 века (и встреченные китайским императором вполне благожелательно) привезли с собой теорию Коперника, еще не запрещенную церковно и принятую астрономами-иезуитами, работавшими над календарной (григорианской) реформой.

К тому же Галилей, размышляя над «абсурдно-успешной» системой Коперника, опирался на физику Архимеда, которого не зря называл «божественным», хоть тот и был на две тыщи лет старше его.

Так что историку по существу надо отвечать на расширенный вопрос Нидэма:Что мешало античным и средневековым ученым сделать следующий шаг после Архимеда, и почему люди великих восточных цивилизаций не принимали участия в современной науке после Галилея?

Первым делом надо понять, чем современная наука (в понимании Нидэма, Эйнштейна, Фейнмана и других современных естествоиспытателей) столь радикально отличается от (безупречной) физики Архимеда.

Легко обнаружить, что автомобиль движется быстрее лошади, но чтобы понять, почему, приходится вникнуть в его устройство.

О том, что в устройстве новой науки изобрел Галилей, что обеспечило науке «its meteoric rise», раз в сто ускорило темп ее развития и привело «to all the developments of modern technology», и какое отношение к этому может иметь древняя Книга книг, … продолжение следует.

 

Продолжение комментария Горелика, 15 авг. 0:39 по Чикаго.

 

Чем же отличается современная — после-галилеевская — физика от физики Архимеда?

Обычно говорят, что современную науку отличают опора на опыт и математический язык. Однако этими инструментами владел и Архимеда, который был и великим математиком и великим инженером.

Отличие — в третьем инструменте, впервые успешно примененном – можно сказать, изобретенном – Галилеем.

У Архимеда все понятия наглядны, осязаемы – вес, форма, плотность тела и жидкости, а современный физик имеет право изобретать любые понятия и принципы, как бы странно-абсурдно-нелогично они не выглядели, если только он сумеет из своих изобретенных понятий получить конкретные утверждения, проверяемые в опытах. Как подчеркивал Эйнштейн, новые фундаментальные понятия – это “free inventions of the human spirit (not logicallyderivable from what is empirically given)”= логически не выводимые из опыта, свободные изобретения человеческого духа (именно духа, а не просто разума).

После каждого такого успешного изобретения наука получает мощный толчок вперед, осмысливает и осваивает «новое слово науки», применяя его к новым явлениям природы. Первым таким понятием, изобретенным Галилеем вопреки древнему запрету Аристотеля и «общественному мнению», была «пустота», точнее «движение в пустоте» пока.  Вторым стало изобретенное Ньютоном понятие всемирного тяготения.

Можно сказать, что до Галилея развитие науки и техники шло пешком, не отрываясь от земли, а Галилей разрешил взлетать. Пешком не преодолеешь пропасть или болото, а, умея летать, – можно.

Как Галилею помогла «абсурдная» планетная идея Коперника и собственные земные опыты с маятником, свободно скатывающимися шарами – об этом рассказано во многих книгах (включая и мою), но суть радикального изменения состоит именно в появлении нового – летательного — средства продвижения в незнаемое.

Встает вопрос, что же дало Галилею такую смелость, что укрепило и окрылило его дух? И почему его пример стал заразительным в Европе, но не за ее пределами?

Воспользуемся подсказкой современного физика Эйнштейна: “Our moral leanings and tastes, our sense of beauty andRELIGIOUS INSTINCTS, are all tributary forces in helping the reasoning faculty toward its highest achievements”, то бишь «Наши моральные наклонности и вкусы, наше чувство прекрасного и РЕЛИГИОЗНЫЕ ИНСТИНКТЫ помогают нашей мыслительной способности прийти к ее наивысшим достижениям».

Если поинтересоваться отношением к религии основателей современной физики —  и великолепной четверки Коперника, Галилея, Кеплера и Ньютона, и важнейшими фигурами Декарта, Паскаля, Гюйгенса, Бойля, то окажется, что все они были библейскими теистами. В этом не сомневаются историки науки (в советское время обычно добавляли «как ни странно»). Более того, и следующие физики – изобретатели новых фундаментальных понятий: Максвелл, Планк, Эйнштейн, Бор не были атеистами, хотя среди их коллег атеисты, разумеется, были. Даже тогда, когда открыто признаться в этом было страшновато, друг и коллега Ньютона – астроном Эдмонд Хэли (которого в России называют Галлеем) не скрывал своего атеизма (что, впрочем, не помешало ему стать королевским астрономом.

Для основателей новой физики я придумал название новой конфессии «библейский теизм», потому что формальная принадлежность к разных христианским церквам совершенно не мешала их общению и их религиозному свободомыслию, выходящему за пределы церковных канонов, но опирающемуся на Библию.

 Вот что, например, писал Галилей:

«Библия, убеждая в истинах, необходимых для спасения, нередко использует иносказания, понятные даже людям необразованным. А прямое значение слов было бы богохульством, когда, например, говорится о руках и глазах Бога, о Его гневе и сожалении, о Его забывчивости и незнании будущего. Природа же, никогда не нарушая законов, установленных для нее Богом, вовсе не заботится о том, доступны ли человеческому восприятию ее скрытые причины и способы действия. Бог наделил нас органами чувств, языком и разумом, чтобы мы сами могли познавать устройство Природы. Поэтому, когда мы узнаем нечто о природных явлениях, опираясь на опыт и надежные доказательства, это знание не следует подвергать сомнению на основе фраз из Библии, которые кажутся имеющими иной смысл. Особенно это относится к явлениям, о которых там лишь несколько слов. Ведь в Библии не упомянуты даже все планеты.»

Отсюда видно, что Галилей видел в Библии божественную гарантию фундаментальной закономерности Природы и ее познаваемости человеком, если он как следует постарается. И знакомые с текстом Библии легко поймут природу этой гарантии. Ведь уже из первой главы Библии следует, что Творец создал Вселенную для человека – своего последнего и, значит, главного творения. Конец – делу венец. И создал человека как свое подобие с миссией властвовать над всеми другими тварями и всей землей. Поскольку самое первое свойство Бога, о котором сообщает Библия, — способность творить из ничего, то можно думать, что именно этим свойством человек и подобен своему Творцу. Действительно, именно своей изобретательностью и способностью изменять условия своей жизни человек отличается от других живых существ. А чтобы властвовать над всем тварным миром, надо познать и освоить устройство этого мира, чем и занимались ученые и изобретатели еще с тех пор, когда не было слов наука и техника.

Чтобы понять, насколько Галилею была важна гарантия познаваемости мира, надо учесть, что в науку он входил, когда не было известно НИ ОДНОГО фундаментального-универсального-всеобщего закона природы. И Галилей, с Божьей помощью, изобрел понятие пустоты, которое позволило ему открыть целых три – закон свободного падения, закон инерции и принцип относительности (то, что формулировки этих законов позже прояснялись и уточнялись, не меняет дела). Разумеется, пригодились и способности, щедро данные ему Богом/Природой (нужное подчеркнуть) – интеллектуальная любознательность, наблюдательность и настойчивость. Такие способности встречаются более-менее равномерно по глобусу, хоть и очень неравномерно среди людей в любой цивилизации.

А вот божественно высокий статус и особая миссия человека, как гарантия познаваемости мира, созданного для него, обеспечены лишь одним Священным писанием/преданием — Библией.

Эту самую гарантию выражает, хоть и в шутливой форме, девиз Эйнштейна «Subtle is the Lord, but malicious He is not» = «Господь изощрен, но не злонамерен».

Эту же мысль выразил вполне серьезно наш родной Андрей Сахаров:«Я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, без источника духовной «теплоты», лежащего вне материи и ее законов. Вероятно, такое чувство можно назвать религиозным».

И Эйнштейн и Сахаров к религии были приобщены в детстве, но к 13 годам рамки ортодоксальных догматов стали тесны для обоих, и они воспользовались свободой, также гарантированной Библией. При этом, как мы видим, основной библейский постулат остался опорой их мышления.

Цивилизации различаются многими признаками: что люди едят, как поют и танцуют и т.д. Но для истории науки важнее всего различие в представлениях о том, что такое человек. Эти представления всех трех великих цивилизаций – Китайской, Индийской, Исламской, сильно различаясь между собой, принципиально отличаются от библейских.

О том, что можно назвать Библейской цивилизацией, почему она обусловила рождение современной науки лишь в 16-17 веках, и можно ли Россию считать частью этой цивилизации, … продолжение следует.

 

Продолжение Г. Горелика, 17 авг. 0:14 по Чикаго.

 

Итак, вопрос Нидэма побуждает историка выявить, как различаются основные представления о человеке, зафиксированные в священных преданиях разных цивилизаций и определяющие интеллектуальную жизнь общества. Это и начал делать Алексей.   Не будучи востоковедом и полагаясь лишь на прочитанное, я не без робости попытаюсь добавить свои пару юаней в надежде, что более просвещенные читатели поправят.

«Задача китайского человека — гармонично вписаться в пейзаж <> иными словами, идеал тоталитарной гармонии, чуждость свободы.» [все закавыченное здесь—цитатирование моих слов в основной заметке—А.Б.]

Я бы выразился мягче: идеал слаженно работающего на общее благо пчелиного улья, где каждый знает свое рабочее место и обязанности, а если вдруг забудется или у него поедет крыша, то … пусть не обижается. При этом пчелиную матку можно вырастить в принципе из любой личинки, так же как в Китае императором и высшими чиновниками иногда становились люди невысокого или иностранного происхождения, сдавшие формальные и неформальные экзамены на дееспособность. Никакой уникальности и тем более богоподобности отдельного человека нет и не может быть, поскольку нет ни личного Бога, ни личной миссии (кроме точного исполнения своих пчелиных обязанностей).

«Индийские учения в основном разделяют с Библией веру в богоподобие человека (Атман есть Брахман), ставят ту же цель соединения с Творцом, но рассматривают материальный мир как главное препятствие к достижению этой цели»

Принципиальное различие с библейским представлением о личной связи человека с Творцом – в том, что в пребывающий где-то внутри человека Атман – БЕЗЛИЧНЫЙ общий знаменатель всех людей, некий «идеально круглый шарик», который можно обнаружить в себе, лишь отбросив, отсоединив все свои индивидуальные особенности, материальные желания и мечтания.  Никакой миссии человека не может быть, поскольку жизнь вечно крутится по кругу. Основной символ – колесо, сойти с которого в блаженное небытие можно, лишь разорвав все свои связи с людьми и с иллюзорно-материальным миром. И этот иллюзорно-материальный мир поэтому не заслуживает внимания и, тем более (точнее, тем менее), изучения.

«Ислам в переводе с арабского есть «послушание» [в смысле «покорность»]: в этой религии акцентирован разрыв между Творцом и человеком, бездна, их разделяющая. Именно поэтому человек не может быть <> богоподобным.»

Эту бездну утверждает Коран, при этом ставя человека рядом с животными:«Он [Аллах] — Творец небес и земли. Он создал из вас супружеские пары и из животных создал также пары (самцов и самок), и так Он умножает вас этой мудростью, и нет подобного Ему, и ничто не сравнится с Ним. Он объемлет всё, что говорят Его рабы, и видит всё, что они делают» [http://falaq.ru/quran/munt/42:11]

Согласно ортодоксальному Исламу, всемогущество Аллаха ничем не ограниченно, в том числе и законами, которые Он сам, якобы, установил. Сам установил, сам волен и отменить. Поэтому искать некие «законы природы» не только глупо, но и кощунственно. (Тут я полагаюсь на книгу пакистанского физика с предисловием первого и пока единственного, считающего себя мусульманином, нобелевского лауреата по физике А. Салама:  Hoodbhoy, Pervez. Islam and science: religious orthodoxy and the battle for rationality. Foreword by Mohammed Abdus Salam. London, 1991 [есть в сети])

И, наконец, исторически самая ранняя форма цивилизации –  языческое море, в котором возник зародыш библейской цивилизации. Языческие, т.е. «народные», религии подразумевали многобожие и уже поэтому не могли вместить в себя понятие незыблемых всеобщих законов природы. В самом деле, если богов несколько, то они не всемогущи, мешая друг другу учредить такие законы. И к мысли о подобном законе можно придти, либо вовсе игнорируя всяческих народных богов с их ограниченными возможностями, либо придумывая некого особого философского бога, не участвующего в интригах обитателей Олимпа. Греки пошли обоими путями, сначала двинулись безбожные «физиологи»-физики-натуралисты Малой Азии, а затем богостроители Платон и Аристотель.

Ни одна из описанных четырех цивилизаций не могла дать столь мощного допинга, как окрыляющая библейская гарантия закономерности мира и его познаваемости. Однако постепенное «пешее» накопление знаний могло идти.

Как можно понять причины «греческого чуда», с которого начинают историю Европейской философии и науки, и затухания этого чуда в Римской империи, причину и затухание  Золотого века науки в Исламском мире, и, наконец, спустя еще несколько веков, «запоздалого» включения библейского допинга?

Об этом в следующем «продолжении следует».