Когда в мае вышел вкладыш газеты под названием «Доходные дома Екатеринослава», в редакцию обратилась давняя читательница «Вечерки» Тамара Волынская. Оказалось, в одном из разрушенных домов, стоящих по улице Сечевых Стрельцов, ранее проживали ее дед, родители и она сама. Дом под №24, на фасаде которого сохранился фамильный герб с инициалами «Н» и «В», имеет статус памятника архитектуры местного значения и относится к категории «ценная историческая застройка». У этого здания, как и проживавших в нем жильцов, оказалась богатая и любопытная история.
Вот что рассказала Тамара Самуиловна.

В наши дни от некогда красивейшего строения остался лишь фасад

Синагога для жестянщиков
— Из всех этих домов, построенных почетным гражданином Екатеринослава еврейским меценатом Моше Бруком, дом №24 выделяется довольно изысканной архитектурой. Брук Моисей Самуилович (Моше Бен Шмуэль) родился в Екатеринославе в 1868 году, умер по пути на Кавказ в городе Керчи в 1920 году. Его отец, Брук Самуил Нухимович, владел кирпичными заводами. Сам Брук жил напротив в собственном доме №25 с женой Зинаидой, урождённой Палей. В 1901 году он становится председателем Общества вспоможения бедным евреям — ремесленникам. А в 1902-м занимает должность казначея синагоги «Бейт Шмуэль», что размещалась на первом этаже дома №24 по улице Александровской (так называлась до революции нынешняя улица Сечевых Стрельцов). На втором этаже была ешива (релегиозная школа) для юношей. А на третьем квартиры сдавались в наём жильцам. Мой добрый друг юности Аркадий Шмист (для меня просто Кадик) — светлая память о нём — нашел, что указанная выше синагога принимала ремесленников-жестянщиков.
До сих пор можно увидеть фасад этого уникального здания. Раньше на фронтоне вверху были огромные цифры 1900, а внизу, где-то на полметра от земли был замурован небольшой круглый металлический знак – «инвентаризация 1908 г.».
Этого знака и цифр с указанием года постройки давно уже нет. После пожара лишь один фасад напоминает об уникальности этого дома.
Массивные кирпичные стены имели толщину более полуметра. Красивые арочные окна. Украшенный сдвоенными колоннами фасад. Фронтоны над окнами, мощный фриз, четыре массивных фронтона над третьим этажом, восемь полукруглых ниш – экседр по обеим сторонам от входных проемов. Высота потолков до четырех метров.
Уникальность дома была ещё и в том, что внутри стен проходили воздуховоды, в которые из подвала, где находилась кочегарка, подавался горячий воздух. В то время в Екатеринославе таких домов было всего несколько.
— Очевидно, только благодаря протекции раввина из Свалявы Шмуэля Гурвича моя бабушка Рахиль Самойловна, одна из 16 его детей, с мужем Ляховицким Иосифом Борисовичем сняли квартиру на третьем этаже этого дома, — предполагает Тамара Самуиловна. — Шмуэль Гурвич, мой прадедушка, был известным раввином, одним из многочисленной династии раввинов Гурвичей. В Большой Еврейской Энциклопедии я нашла, что он родился в 1850 году. Его зять, мой дедушка Иосиф Ляховицкий (1880-1939 гг.), закончил Казанский университет. Он был врачом (его называли профессором за точно поставленные диагнозы, а лечил он в кабинете на втором этаже) и готовил Рахиль к поступлению в институт. А когда она поступила, женился на ней. Но заниматься Рахиль смогла только один год. В 1913-м родился мой отец, Самуил, а в 1915-м — его сестра Ольга (Голда), моя тётя Лёлечка. Возобновить учёбу Рахиль удалось только через 10 лет.
— Так вот, мой отец в этой синагоге в 1926 году успел отпраздновать свою бар-мицву (обряд религиозного совершеннолетия в 13 лет), а в 1929-м поменялось назначение здания. Оно полностью превратилось в жилой дом. На первый этаж, где была синагога, поселили семью военного. Ешиву закрыли, и семья врачей (бабушка к тому времени закончила учёбу) переселилась с третьего этажа на второй. Кстати, в то время не каждая семья могла оплачивать квартиру, имеющую более 100 квадратных метров.

Рахиль Самойловна сняла квартиру в легендарном доме Брука благодаря протекции раввина Шмуэля Гурвича

Музыкальные страсти
В этом доме царила уникальная атмосфера. А его квартирантами и гостями тоже были неординарные личности. К примеру, двоюродная сестра дедушки-врача Софья Самойловна Ляховицкая (1896- 1972 г.г.), потеряв единственного 19-летнего сына на финском фронте в 1939 году, после эвакуации в 1944 году в Днепропетровск не вернулась. Почти до самой смерти она возглавляла музыкальную школу для одаренных детей на Садовой, в центре Ленинграда. Благодаря её организаторскому таланту и методике музыкального обучения эта школа стала известна далеко за пределами города. Наша землячка стала автором многочисленных учебных пособий и известных сборников произведений для юных пианистов. А в 1996 году школе было присвоено имя её создательницы — Софьи Самойловны Ляховицкой.
— Мой отец вспоминал, как тётя Соня (так он её называл) посетила Украину, и он, мальчишка, катал ее на лодке по Днепру, — рассказывает Тамара Волынская. — Кстати, в её сборниках приводятся замечательные украинские песни. И она даже не побоялась поместить еврейскую народную песню «Колыбельная» в сборник, изданный в 1952 году в Таллинне. И, конечно, имела возможность присутствовать на молитвах в синагоге, находящейся в нашем доме, где она останавливалась. Дедушка тоже любил музыку и замечательно играл на мандолине.
Легко вообразить быт преуспевающего семейства. Хрустальные люстры, красивая мебель, сделанная на заказ у лучшего краснодеревщика, кожаные диваны.
— Студенческая элита любила проводить здесь свой досуг. Центром внимания всегда была папина сестра Ольга (моя тётя Лёлечка), — вспоминает Тамара Самуиловна. — Весёлая стройная белокурая красавица, она чудесно танцевала и пела модные песни, аккомпанируя себе на фортепиано. Лёля была студенткой металлургического института. В медицинский не захотела поступать, видно, насмотревшись, как её маме с двумя детьми на руках приходилось зубрить латынь. Многие юноши о ней мечтали и делали за неё курсовые и дипломные работы. Так, однажды брат моей мамы Лёва, который тоже учился в металлургическом институте, попал на очередную вечеринку в эту квартиру.
Надо сказать, что семья моей будущей мамы в то время очень нуждалась. Пятеро детей. Старшие Лёва и Ида учились и работали. После того, как семью раскулачили (забрали маслобойку), они вынуждены были покинуть обжитое и переехать в город. Бабушка Крейна Лейбовна (бабушка Клара) с двухклассным образованием не работала. А дедушка Пинхас был её старше на 20 лет. После пыток в милиции (у него требовали золото) он сильно болел и вскоре умер. Но это была очень дружная семья. В следующий раз с разрешения хозяйки Лёва привел свою сестру Иду. На эти встречи приходили и дочери известного скрипача Анатолия Ваксмана. После войны одна из них, Анна, преподавала виолончель в музыкальной школе, а другая – Фаина – фортепиано в музыкальном училище. И мне повезло брать у нее частные уроки.

Отец читательницы Самуил с женой

Невоевавшим квартиры не возвращали
— Когда Лёва с Идой пришли, веселье было в разгаре, ведь это была в основном еврейская остроумная молодёжь, — повествует жительница далее. — А в уголке Ида заметила худенького юношу в очках, который решал бесконечные шахматные композиции. Это был мой папа (будущий доцент Горного института) Самуил Иосифович. Через несколько лет, когда он закончит с отличием транспортный институт и отслужит 3 года в армии, они распишутся. Свадьбу отыграли 2 мая 1941 года. Но недолго продолжалась мирная жизнь. В следующем месяце началась война, и семья эвакуировалась с военным заводом в город Сызрань. Семья работала сутками. В 1942 году родился мой брат Пётр (сейчас он живёт в Канаде), а я — в 1944-м. А спустя год умирает от брюшного тифа моя мама Ида. Перед смертью в полном сознании она дала наставление папе оставить производство и заняться научной деятельностью. А подозвав младшую сестру Марию, сказала, что ей она оставляет детей. Так у меня и моего брата появилась вторая мама, а у папы — вторая жена. И уже в декабре 1947 года родилась моя сестричка, которую в честь мамы назвали Идой.
Но вот наконец закончилась война. Семья в числе прочих возвращается в Днепропетровск, а отца с двумя детьми на руках не впускают в его же квартиру, так как он не воевал. Была в те годы такая фишка, и далеко не все эвакуированные смогли получить обратно свое жилье. Но Самуилу Иосифовичу повезло с роднёй.
— До войны папина сестра вышла замуж, родила моего двоюродного брата Бориса (сейчас он и его сестра Лина, рождённая уже после войны, проживают в Бостоне), и квартира получила два ордера, — поясняет его дочь. — По ордеру Ольги квартира ей положена, так как её муж Пейсахович Борис Павлович, подполковник, брал Берлин. Однако любящая сестра оставляет папе свою жилплощадь и едет в Ровно, куда её муж получает направление от военкомата. Так и получилось, что десятки лет квартира, в которой мы жили, принадлежала по ордеру Ольге Ляховицкой. А тогда, вернувшись из эвакуации, мы вселились в разграбленную квартиру. На втором этаже оказалось 27 человек без кухни и с одним туалетом. В подвал, где была кочегарка, вселили многодетную семью дворничихи. Жильцы построили печки и отапливали жильё углем и дровами, пока не дали газ.
— И сейчас, глядя на фотографию в газете, — заканчивает свою историю читательница, — вспоминаю, как в таких условиях дружно жили люди разных национальностей. Двери не закрывались, а если уезжали, то все знали, где лежат ключи. Не потому ли, что стены этого дома помнят, как люди здесь общались с Богом, и какие звучали слова священных молитв. Согласна с мыслью газеты: уничтожение таких домов допустить нельзя. Спасти уникальные фасады можно, пристроив к ним коробки уже новых зданий.

Любовь РОМАНЧУК