А.Нарышкин― Добрый день! 15 час и 7 минут. Это программа «Персонально ваш». Здесь Алексей Соломин, Алексей Нарышкин. И наша гостья Ева Меркачева, журналист «Московского комсомольца», член СПЧ при президенте РФ. Приветствуем вас.
Е.Меркачева― Здравствуйте!
А.Соломин― И член ОНК,
Е.Меркачева― Да.
А.Нарышкин― Потому что будем, в том числе, о тюрьмах и о СИЗО говорить с вами. Хочу в первую очередь попросить прокомментировать законодательную инициативу справедливороссов, которые внимательно, наверное, на той неделе слушали Владимира Путина и решили написать законопроект про то, что надо ужесточать наказание за пропаганду наркотиков. Нужно ли это с учетом того, как у нас, в принципе, выглядит правоприменительная практика?
Е.Меркачева― Нет, я считаю, что это не нужно. Все, что касается нашей «народной статьи» — мы так и называем 228-ю — её нужно максимально ослаблять. Потому что на сегодняшний день мы наблюдаем такую картину, что примерно 40% всех заключенных — это как раз по 228-й статье. Они получают грандиозные сроки, которые, по-моему, только во времена Сталина раньше такие были: 8, 10… 15 лет. Это какая-то катастрофа.
Причем пишут нам постоянно родственники заключенных, они сами. В основном это потребители, либо же это те люди, которых оперативники использовали в своих схемах для того, чтобы все-таки получить очередную «палку».
И хоть они говорят, что никаких палок уже нет, и вся эта система, она якобы не работает, это не так. И я даже знаю истории, когда специально ведут какого-то наркомана, заставляя его покупать дозу раз, два, три, потом на какой-то очередной партии ловят. Потом он идет в следующий рейд вместе с ними уже и, знаете, как на червячка… потом на крючке рыбка побольше, следующая рыбка, и так далее.
А.Соломин― То есть используют наркоманов, чтобы найти наркобаронов.
Е.Меркачева― Если бы это было так, я бы порадовалась, но, к сожалению, у меня сложилось такое мнение, что в последнее время весь наш серьезный наркотрафик крышуют какие-то очень серьезные люди, и они, в принципе, не попадаются.
Вы помните какое-нибудь сообщение СМИ или Следственного комитета, МВД том, что задержали наркобарона огромного, какого-нибудь серьезно олигарха, я не знаю, кто угодно может быть? Нет, в основном задерживают как раз потребителей либо же обычных наркоманов.
А.Соломин― Это одни и те же люди: потребители и обычные наркоманы. А вот продавцов же тоже задерживают.
Е.Меркачева― Да, задерживают продавцов, но они выступают в роли как раз…
А.Нарышкин― На низовом уровне, то есть курьеров задерживают.
Е.Меркачева― Разумеется.
А.Соломин― Что в этом плохого?
Е.Меркачева― А что в этом хорошего? Получается, мы ведь никак не доходим до наркобаронов. Мы берем как раз мелочь всякую, и эта мелочь, она в основном страдает. И когда попадает за решетку, мы пытаемся помочь им в первую очередь снять…
А.Нарышкин― Слушайте, а здесь, получается, проблема у силовиков, у наркотического управления МВД, которые не могут, поймав курьера, раскрутить его на то, чтобы он вывел на наркобарона. То есть это лень, что ли?
Е.Меркачева: Все, что касается нашей «народной статьи» — мы так и называем 228-ю — её нужно максимально ослаблять
Е.Меркачева― Де нет, мне кажется, это никому не нужно, потому что где-то в конец этой схемы стоят очень серьезные, в том числе, в погонах. Я нахожу пока только один ответ.
А.Нарышкин― То есть, по-вашему, крышевание идет.
А.Соломин― Но это нелогично.
Е.Меркачева― Почему же?
А.Соломин― Если вы не хотите ловить наркобаронов, то тогда зачем вы создаете им проблемы, в результате которых наркобароны все равно будут приходить к вам и говорить: «Эй, что ты делаешь?»
Е.Меркачева― Они никогда не придут к вам и не скажут, потому что речь идет о том, чтобы поймать как раз мелкую рыбешку, чтобы не трогать крупную и создав при этом видимость при этом. Нет, там всё очень четко. Причем, поверьте мне, зачастую сами полицейские плодят это количество мелкой рыбы, наркоторговцев мелких, потому что им нужны эти статистические данные. Нет, всё очень правильно, логично. Поэтому мы не знаем никаких громких историй по задержанию серьезных курьеров.
Было «аргентинское дело», помните, да? Когда кокаин в портфелях дипломатов? Это большая история на самом деле. Сейчас она подходит к такому этапу интересному: все фигуранты этого дела отказались от ознакомления с материалами, они просят сейчас о защите.
А.Соломин― Почему?
Е.Меркачева― Они считают, что там много всего было накручено, кокаин был подброшен, вместо кокаина была мука и там куча всяких подпольных версий. Я думаю, что в ближайшее время я про это расскажу, потому что они регулярно мне пишут, прямо постоянно, ищут какой-то поддержки. Не факт, что они совершенно не виноваты, но то, что это темная история с этим кокаином, однозначно.
А так из тех, кто обращается за помощью, например, перуанец, который написал уже много писем. Он нам в ОНК, в частности, и СПЧ, он мне писал. Речь идет о том, что человек привез аяваску — это такой напиток, который из листьев такой травы и содержит определенное вещество. Люди, в общем, употребляют, видят какие-то картинки и считают, что это духовный путь.
И вот у этого перуанца мама москвичка, а папа перуанец изначально, он учился в Институте Патриса Лумумбы, и, собственно, завязался у них роман, итогом которого было рождение этого парня. Вот он шаман, он доказывает, что с помощью этого напитка он пытался лечить людей в первую очередь и какой-то мистический опыт им давать.
Вменили ему на самом деле страшную статью самую последнюю по тяжести. И получается, что грозит ему не 25 лет, то пожизненное лишение свободы точно как раз за это вещество.
А.Соломин― Смотрите, критика в основном этой так называемой народно статьи касается не столько преследования курьеров и продавцов — с этим люди как-то еще не привыкли спорить, вообще, наркотики для России это очень тяжелая штука…
А.Нарышкин― Речь идет о пропаганде.
А.Соломин― По действующему закону речь идет о подлоге, о том, когда подбрасывают наркотики, и вот это страшная проблема, и многие считают, что очень много людей в тюрьмах сидят именно по подбросам.
Е.Меркачева― Да, конечно.
А.Соломин― А сейчас речь идет о пропаганде.
А.Нарышкин― Сейчас есть административная статья. И, кстати, депутаты из «Справедливой России» говорят, что это — это удивительно — они говорят, что эта статья не работает, поэтому, видимо, именно по этой логике ее надо ужесточить, потому что полиция не пользуется. И они предлагают до 7 лет, введя эту статью в уголовный кодекс.
Я как раз смотрю законопроекты. Они говорят, что пропаганда наркотиков — это деятельность по распространению материалов и информации, направленных на формирование у лица нейтрального, терпимого, либо положительного отношения к таким средствам.
Е.Меркачева― У меня такое ощущение, что они хотят побольше молодежи в наши СИЗО и тюрьмы в итоге запустить.
А.Нарышкин― Прекрасное средство.
Е.Меркачева― Вы представьте, например, эти молодежные течения — и раньше так было — и хиппи и все остальные, они же ведь использовали тот же листик марихуаны у себя на майках, футболках изображали. Это был своего рода протест. Молодежи это свойственно, они всегда хотят что-то брать за основу для этого. Ну, хорошо, вот за такую футболку с листом марихуаны дадут ему 7 лет. Был бы молодой студент, допустим — вот сейчас он окажется уголовником. Раз ему дадут, второй… Мы, таким образом, плодим несогласных с политикой государства. Зачем это нужно, Непонятно. То ли депутаты не от большого ума это всё предлагают, то ли они реально хотят, чтобы…
Е.Меркачева― Вы сказал — депутаты.
А.Соломин― Нет, часть депутатов вносит.
А.Нарышкин― Нет, депутаты так трактуют то, что поручил Путин Медведеву, потому что было поручение на прошлой неделе. И Путин различные такие инициативы антинаркотические обрисовал, в том числе, ужесточение наказания.
Е.Меркачева― Но речь шла о том, чтобы как раз за пропаганду…
А.Нарышкин― Нет, именно об этом.
Е.Меркачева― И что под пропагандой понимать? Повторюсь: речь наверняка не шла о том, чтобы изображения какие-то не использовать на одежде, на какой-то символике…
А.Нарышкин― Нет, Путин сказал: «А давайте мы ужесточим наказание за пропаганду и переведем её из административной в уголовную. Вот справедливороссы услышали Путина и написали уже документ.
Е.Меркачева― На самом деле они иногда слышат не то, что изначально, может быть, было заложено в этих словах. Я уверена, что здесь, наверное, речь о пропаганде другой шла и даже не о фильмах, полагаю. Потому что мы понимаем, что искусство может использовать образы, в том числе, какие-то истории про наркотики как раз для того, чтобы преследовать какую-то свою цель художественную. Режиссер может и это нормально.
Я очень сомневаюсь, что когда они ужесточат, что вот у нас сейчас… Хорошо, подчистят наши фильмы, подчистят одежду… что у нас еще есть пропагандирующего наркотики? Песни…
А.Нарышкин― Не является преступлением распространение в специализированных изданиях, рассчитанных на медицинских и фармацевтических работников.
Е.Меркачева― Я, честно говоря, плохо понимаю, как будет все работать, и выступаю категорически против.
А.Нарышкин― Кстати, у нас через час, даже через полтора часа будет в дневном «Развороте» будет один из разработчиков этого документа Олег Нилов, депутат Государственной думы от «Справедливой России». Спросим…
Е.Меркачева― Ярослав, наверное.
А.Соломин― Есть Олег, есть Ярослав.
Е.Меркачева― Если можно, пожалуйста, призовите его к тому, чтобы он не ужесточал, чтобы он просто смягчал всё что можно, потому что, мне кажется, что нужно как-то успокоиться, в конце концов, с этим желанием пожестче, чтобы больше огня было. Надо как-то потише.
А.Соломин― А как вы можете объяснить это стремление НРЗБ.
Е.Меркачева― У меня такое ощущение, если мы берем Думу, мы не видим каких-то ярких историй, когда бы Дума кого-то защитила, что-то произошло. Поэтому как о себе, в принципе, заявить? Можно только путем всяких законопроектов, которые везде всё ужесточают.
А.Соломин― То есть хайпят просто.
Е.Меркачева― Да, вот и всё. А по-другому они не умеют.
А.Нарышкин― Ну ладно, подождите. Шаргунов прекрасно говорил много говорил про антиэкстремисткое законодательство, по поводу смягчения. Пушкина про домашнее насилие. Есть отдельные…
Е.Меркачева― Шаргунов да, согласна. Да есть абсолютно слуги народа, которых можно уважать. И вы привели как раз очень удачный пример.
А.Соломин― Перейдем к другой теме. Про СПЧ мы сказали, но не можем обойти ее стороной…
Е.Меркачева: У меня сложилось мнение, что наш серьезный наркотрафик крышуют очень серьезные люди и они не попадаются
А.Нарышкин― Я напомню, у нас Ева Меркачева, журналист «Московского комсомольца», член СПЧ при президенте РФ.
А.Соломин― Вы остались в СПЧ.
Е.Меркачева― Да, мы остались.
А.Соломин― Вы — это вы, Ева Меркачева.
Е.Меркачева― Да, я — это я. Собственно, весь совет практически в полном его составе остался. После того, как из него исключили указом президент несколько человек…
А.Соломин― Как вы к этому отнеслись?
Е.Меркачева― Мы, честно говоря, были в шоке, потому что некоторых исключили — мы про это очень много говорили, кстати, в эфире, не думаю, что нужно повторяться — по совершенно непонятному нам признаку. В частности Борисова… Боброва, господи. Борисов слава богу… А то Борисов сейчас напряжется. Нет, Борисов есть, его никто не исключил. Боброва.
А.Нарышкин― Бобров исключен, Борисову приготовиться.
Е.Меркачева― Бобров на самом деле был самой рабочей лошадкой из всех. Он очень много писал запросов, много старался, он организовывал большое количество мероприятий от СПЧ, он помогал людям. К нему шли прямо толпами, он всех выслушивал. Он умел это делать. Мне казалось. Никаких там сверхлиберальных выступлений из его уст никогда не исходило. Вообще, непонятно, почему его убрали.
А.Нарышкин― В отличие от Шульман и Чикова, у которых были либеральные выступления.
Е.Меркачева― Да, которые любители были поговорить. Тут можно было предположить, за что.
А.Нарышкин― Вы так говорите, как будто это уже образует состав преступления, если ты примыкаешь к либералам и поддерживаешь московские протесты, то вон из СПЧ.
Е.Меркачева― То мы хотя бы подумать и прийти к какому-то выводу, что вдруг вот за это. А здесь вообще не поняла ни за что. Но, с другой стороны, президент имеет право назначать тех людей, которым доверяет.
А.Нарышкин― Слушайте, но это ведь дичь. Я не понимаю, зачем вы там остаетесь, если президент руководствуется какими-то очень странными подходами, вот так вот формирует совет?
Е.Меркачева― Слушайте, у нас же в совете почти 50 человек. И надо понимать, что большинство этих людей у меня лично вызывают огромное уважение. Я считаю, что это как раз те столпы справедливости и знаний, которые есть, вообще, в стране.
Я со многими в свое время делала интервью, брала у них комментарии, советы даже спрашивала. Я восхищалась, потому что, действительно, это мэтры.
Очень жалко, что у нас ушла Тамара Морщакова, потому что как бывший председатель Конституционного суда, она, конечно, была незаменима. Она очень много отзывов на какие-то законопроекты делала, либо по конкретным судебным кейсам могла как-то комментировать от СПЧ. Сейчас ее нет. Остались другие, остались.
А.Нарышкин― Да, и вы остались. И Сванидзе остался. Много еще, я уверен, достойных людей. Новые пришли, о них тоже поговорим. Но ведь есть, мне кажется такое преступление, что нелояльных убрали, лояльные, «запутинские» остались. Вот такой ярлык, который на вас, я уверен, могут навесить, по крайней мере, часть нашей аудитории — он вам как?
Е.Меркачева― Мне кажется, вообще, надо уходить от всяких ярлыков и понимать, что мы работаем, собственно, ни для кого-то и даже не на президента, а мы, собственно, для людей здесь собрались и хотим советовать президенту все те инициативы либо же вообще как-то анализировать ситуацию, докладывать ему, как раз для общества, для народа.
А.Нарышкин― Получается, вы можете ему советовать до поры до времени. Как только вы будете советовать что-то, из ряда вон выходящее, вас тоже попросят.
Е.Меркачева― Ну, слушайте, любой человек, если он выбирает себе советника, может его заменить в тот момент, когда ему прекратит нравиться то, что говорит этот советник. Поэтому это логично. А СПЧ, повторюсь, не законодательный орган, не следственный, это никакого отношения не имеет ни к прокуратуре, ни к суду. Всё, что мы можем — это просить и советовать. Просить — это правозащитная функция, а советовать — это как раз функция представителя гражданского общества.
А.Соломин― Зато у вас есть возможность регулярно встречаться с президентом напрямую и просить или говорить, или упрекать его в чем-то напрямую. Это очень важно.
Е.Меркачева― Да, мы, собственно, это и собираемся продолжать делать. Все готовятся сейчас к очередному докладу. Я думаю, что все острые темы, которые собрались поднять до ротации, они будут подняты. И, я уверена, что тот же Сванидзе расскажет, Иван Засурский и многие другие. Все мы обязательно выступим и скажем всё то, что нас волнует. И я думаю, будет некий ответ обязательно. Всегда у нас есть обратная реакция.
А.Соломин― А как изменилась, если изменилась, ваша работа после смены председателя совета?
А.Нарышкин― Валерий Фадеев пришел на смену Михаилу Федотову.
Е.Меркачева― Пока мы все еще с Валерием Фадеевым не встречались, в новом составе не виделись, но у нас есть постоянная внутренняя работа. Чтобы вы понимали, как это выглядит, у нас там общая рассылка. Если что-то происходит, мы туда бросаем и тут же вырабатываем какую-то стратегию.
Вот пример конкретный. Вот сегодня я получила обращение от женщины-дизайнера, которая приехала на показ мод в Москву. Она дизайнер детской одежды, она привезла платье для детишек. Дети ехали отдельно. Дети ехали на автобусе, она на самолете. Платье предполагалось каждому ребенку. Причем после показа на этом шоу дети забирают платье себе.
Это обычная, нормальная история. Вот у нее в аэропорту «Внуково» забрали эти платья и непонятно, когда отдадут. Дети переживают, родители звонят. Она сама обратилась к нам с письмом ко мне как члену совета: «Помогите, что делать?»
Я бросаю это письмо в общую рассылку общую. А там уже у нас есть и бывшие следователи — тот же Мысловский, он раньше занимался тем, что расследовал очень запутанные дела. У нас там есть бывшие судьи и много других людей, которые имеют хорошие юридические основы.
Я всё это бросила, параллельно позвонила во Внуково, поговорила с таможенниками, с начальниками, с начальником управления. Параллельно я запрос в прокуратуру таможенную отослала. И наши в это время начали высказывать свои версии, как надо действовать: с кем встретиться, кому запрос послать.
Е.Меркачева: У меня такое ощущение, что они хотят побольше молодежи в наши СИЗО и тюрьмы в итоге запустить
Мысловский сразу сказал, как правильно оформить обращение в прокуратуру. Ответственный секретарь совета сказал, что она завтра поедет в прокуратуру, в числе прочих поднимет этот вопрос и так далее. У нас работа пошла, завертелась.
Уже даже пришел ответ от таможни «Внуково», что у них это обращение есть. Так что я полагаю, что, может быть, сегодня-завтра эти платья детишкам отдадут, и они смогут выступить. Детишки ведь едут издалека, со всей России, из Белоруссии…
А.Соломин― Какой-то довольно странный кейс для того, чтобы решать всем советом по правам человека.
Е.Меркачева― Согласна. Мелко.
А.Соломин― Мне кажется, это должно решаться службой аэропорта.
Е.Меркачева― Я согласно. Но видите, получается, что конкретные истории, они есть в нашем багаже, и мы ничего не можем с ними делать. Если поступает обращение от имени этих людей, мы должны как-то среагировать. Хотелось бы, чтобы все-таки эти обращения были более общие, и нам нужно было бы какой-то анализ делать, вырабатывать стратегию, менять законы и так далее. И они есть. К нам обращаются зачастую коллеги наши журналисты, которые говорят: «А давайте сделаем то-то и то-то». Правозащитники, которые считают, что нужно поправить вот это закон, а потом этот закон. И мы тогда все вместе обсуждаем в той же рассылке, что нужно. Да, вы считаете, что эта норма все-таки неправильная и можно ли ее как-то подкорректировать. Если да, то каким образом это лучше сделать. И всё это у нас как раз в процессе обсуждения бесконечного. Эксперты выступают. Кто-то делает иногда заключение профессиональное. Такое тоже есть.
Я помню, был ряд уголовных дел, по которым несколько членов нашего совета такое заключение сделало, и его даже представили в суде. Помогло — не помогло, тут сложно сказать, потому что все равно люди получили в итоге срок, но как бы то ни было, мы считаем, что они были суждены несправедливо.
Знаете, что было важно в совете? Что даже когда посылается от имени совета запрос какой-то или какое-то заключение в суд, даже если в итоге это не освобождает и не удается добиться справедливости, но некий такой пар высвобождается. Потому что человек, если никто не помогает, он чувствует себя в тотальной изоляции: кругом несправедливость, вся страна к нему несправедлива.
А когда его поддерживает совет — а он тоже государственный орган, — то у него такое ощущение, что часть государства все-таки за него, не всё так однозначно плохо, что везде тотально эта несправедливость и так далее. И это было важно. И нам нужно продолжать эту деятельность.
А.Нарышкин― Но вы не считаете зашкваром для себя оставаться в совете, когда одних из самых громких, самых ярких оттуда попросили?
Е.Меркачева― Нет, не считаю. Потому что остались люди, в том числе, которых я безмерно уважаю. В том числе, вот Ваня Засурский, которого я называла, Павел Гусев, председатель Союза журналистов. Остался Сванидзе. Остался режиссер наш… много-много всяких людей, которые, я считаю представителями целых направлений даже. Кто-то от культуры, от образования, от медицины. Они эксперты в своих сферах. И если не они, то никто не скажет слова в поддержку несчастных.
А.Нарышкин― А непосредственно на Путина… Просто Леша сказал, что вы регулярно встречаетесь, — насколько эти встречи регулярны?
Е.Меркачева― На самом деле эти встречи очень редки. Они происходят раз в год. Поэтому я не могу, что это прямо…
А.Нарышкин― Но между собой в совете вы общаетесь регулярно?
Е.Меркачева― Бесконечно. У нас опять же заседания совета, куда мы приглашаем людей, в том числе, со стороны.
А.Нарышкин― А что-то в Кремль передать, что какая-то есть проблема? Каким-нибудь Вайно, Громову, кому-то еще.
Е.Меркачева― Все это делается. Предполагалось, должен и может председатель совета. И я недавно разговаривала с Михаилом Федотовым, теперь уже бывшим главой СПЧ. Он рассказывал, как это происходило. Он сказал, что он звонил определенным людям, которые связывали с президентом. Тот ему сам перезванивал, либо его соединяли. Вот он ему докладывал какую-то не терпящую отлагательства проблему.
А.Нарышкин― Вот. Смотрите, а теперь же пришел к вам в СПЧ Валерий Фадеев, которые единоросс, который доверенное лицо Владимира Путина, который в ОНФ, он ведь будет фильтром наверняка. Вот вы будете обсуждать в составе 50 человек какую-то проблему и скажете: «Валерий, надо обязательно в Кремль передать, наверх». Он скажет: «Да-да, обязательно передам». И вся эта история останется на вашем уровне.
Е.Меркачева― У нас каждый член совета обладает такой возможностью. Есть на сайте и блоки членов СПЧ, новости, куда он может выложить и свое личное мнение. И если это мнение большинства, то мы можем это как заключение совета все-таки. И там самым мы просто обнародуем и говорим, что мы имеем по этому поводу вот такое.
А.Нарышкин― Но доступ к телу только у Фадеева, по сути.
Е.Меркачева― Напрямую, я думаю, никто из членов совета, конечно, выйти на Путина не сможет, исключая ситуации, когда встречаются просто на каком-то мероприятии. И, я думаю, какой-нибудь из членов совета может оказаться в ближнем круге, подойти и передать какую-то записочку. Сейчас модно говорить, что очень важно знать того человека, которому передашь записочку — он передаст ее Путину.
Я не знаю, как это работает и, действительно ли, такие записочки передаются. Но в любом случае есть связь с администрацией президента, потому что она ведь курирует аппарат. И, более того, сотрудники администрации входят в аппарат СПЧ. И они могут быть тем самым связующим звеном. Они могут, во-первых, доложить руководству своему. Плюс Кириенко, он ведь все-таки на связи со многими членами совета. С ним как раз проще связаться и рассказать о какой-то проблеме.
А.Соломин― Я подытожу вопросы, аккумулирую то, что мы хотели от вас услышать. Фадеева критикуют за то, что Общественная палата при нем превратилась в орган, который непонятно, зачем существует, непонятно, чем занимается. Ну, такой кислый, ни о чем. Есть ли у вас опасения, что СПЧ может стать структурой?
Е.Меркачева― Я все-таки считаю, что СПЧ состоит из персон, из людей. Общественная палата последние годы из них не состояла. Это в начале создания Общественной палаты было всё именно так. Но потом и это случилось задолго до Фадеева, как-то перестала Общественная палата с критикой чего-то выступать, с яркими кейсами и так далее. Поэтому здесь не Фадеев совершенно во всем этом… зря вы его обвиняете.
А.Соломин― Не я. Я ретранслирую критику, я читаю.
Е.Меркачева― Поменялось просто, наверное, представление об Общественной палате у тех людей, которые ее изначально создавали, и она стала сама по себе превращаться в такой орган, более беззубый. Но с СПЧ, мне кажется, такого не должно произойти хотя потому, что это совет персоналий, совет личностей. Каждый из них может все-таки транслировать в общество, людям…
Е.Меркачева:Я думаю, что все острые темы, которые собрались поднять до ротации, они будут подняты
А.Соломин― А когда у вас встреча с Путиным планируется?
Е.Меркачева― Планируется обычно в декабре, но мы надеемся, что не будет ничего перенесено.
А.Соломин― Ваш будет доклад?
Е.Меркачева― Да, у нас у каждого, наверное, будет доклад. Не знаю, как там получится. Потому что когда выступает каждый член совета, всё это мероприятие затягивается на часы. Прошлый раз мы больше трех часов общались с Путиным, и не все смогли выступить.
Я коротко сказала об одной законодательной инициативе, но некоторые члены СПЧ не смогли. Доклады зачитывались в начале. Это были достаточно обширные аналитические справки, если хотите, которые рассказывали о проблеме в той или иной сфере.
Отчего мне грустно — оттого, что, например, доклады по самым глобальным темам, которым уделяли прошлый внимание, они прозвучали, и вроде было дано поручение по ним, но ничего не произошло. В частности, это касается истории помилования. Очень много людей надеются на него. Поскольку я постоянно посещают СИЗО, колонии и тюрьмы, везде слышу: Ну, когда же будет миловать президент?
А сейчас у нас это единичная история. Это неправильно, потому что это в природе русского человека. Он любит, когда происходит это милосердие. Понятно, что даже виноват, понятно, что даже, может, вину свою признает и всё такое, но, тем не менее, быть помилованным — это мечта каждого осужденного.
А.Соломин― Мы сейчас сделаем короткий перерыв. Я напомню, что в студии радио «Эхо Москвы» — Ева Меркачева, журналист «Московского комсомольца», член СПЧ при президенте РФ, член ОНК. Напоминаю, что вы нас можете не только слушать, но и смотреть на канале «Эхо Москвы» в YouTube.
Еще небольшой анонс: сегодня в 6 часов будет специальная ютубная программа «Дай Дудя», где у нас сегодня — Дмитрий Потапенко, известный всем вам. Приходите, задавайте свои вопросы. Ну, и пишите сейчас свои вопросы Вере Меркачевой в чате YouTube «Эхо Москвы» или СМС: +7 985 970 45 45. Мы скоро вернемся.
НОВОСТИ
А.Нарышкин― Продолжается наш эфир. Это программа «Персонально ваш». Алексей Соломин здесь и Алексей Нарышкин. Наша гостья — Ева Меркачева, журналист «Московского комсомольца», член СПЧ при президенте.
А.Соломин― Мы говорили в прошлой части про СПЧ, про ротацию. Многие связывают уход с поддержкой такими людьми как Чиков, Шульман фигурантов «Московского дела». У нас же сейчас в СИЗО еще 4 новых фигуранта оказались. Вам известно что-нибудь об их судьбе, как они там? Что с ними происходит?
Е.Меркачева― Это вы про кого?
А.Соломин― Вот 4 последних. Сейчас скажу фамилии… Фигуранты «Московского дела».
Е.Меркачева― Так называемые политические. Когда мы заходили в несколько СИЗО и спрашивали мои коллеги: «Есть у вас эти люди… политические?». В ответ на это говорили: «У несколько не 37-й год. У нас нет вообще политических. Что вы имеете в виду?», — строго говорили сотрудники. На самом деле с ними было не поспорить.
Естественно, мы навещали всех. Я просто сейчас фамилии не вспомню. Не могу сказать, что там были какие-то прямо серьезные изменения условий содержания у них. Примерно они все в одних условиях. У нас были проблемы, когда в «Матросской тишине» сидела первая партия. Тогда мы заметили, что почему-то камеры у них самые плохие. По этому поводу выразили наш протест. И потом даже некоторых переместили.
И потом был момент интересный. Сейчас просто фамилию не вспомню. Адвокат одного из таких фигурантов обратился и сказал: «Нам сказали, что для того, чтобы ему хорошо сидеть, нужно перечислить 60 тысяч по такому-то номеру». Типа советуется, спрашивает — это нормально, правильно?
А.Соломин― А кто сказал-то?
Е.Меркачева― Сказал некий адвокат, я просто фамилию не называю.
А.Соломин― Адвокат понятно. Кто ему сказал про 60 тысяч?
Е.Меркачева― Не знаю. Адвокатское сообщество, наверное, между собой они как-то связаны, на них выходят какие-то люди персонально, может быть, те, кто, считается, что может решить что-то в рамках СИЗО. Всегда находятся такие персонажи, которые четко говорят: «Будет другая камера» или: «Будет другой матрас». Ну, как-то всё будет по-иному.
А.Соломин― Сосед другой.
Е.Меркачева― Да, сосед другой. Все эти решальщики, они, конечно, заслуживают отдельного разговора. Тем не менее, был момент, и мы тогда удивились. Обратились, кстати, к руководству СИЗО и ФСИН и сказали: «Слушайте, можете как-то оделить этих людей отделить от массы уголовников?» Разумеется, всегда идет процесс, как называется, мутят… Можно их отделить, чтобы их никто не трогал, потому что там все-таки в основном интеллигентные, воспитанные, культурные люди. Когда на них начинают давить всякие разные персонажи, они теряются и не знают, что им делать и спрашивают своих адвокатов: «А, может быть, все-таки надо перечислить 60 или 100 тысяч на такой-то счет?»
Мы всегда говорим, что ни в коем случае не нужно ничего никому перечислять, не надо плодить коррупцию. И потом пытаемся вычислить, кто именно эти деньги вымогал, что происходило. Вот.
А.Соломин― Еще недавно была история, может быть, вы помните, с ребятами по делу «Нового величия», которые пытались вскрыть себе вены. По ним известно что-то? Какова судьба, что происходит сейчас с ними?
Е.Меркачева― Он были в больнице. Вот единственное, что я на сегодняшний день знаю, перевели ли их уже в камеры или нет. Мы, конечно, все очень переживали, что это произошло. Причем практически одновременно случилась у нас свадьба. Мы радовались тому, что вот бракосочетание, следователь разрешил. И я там принимала посильное участие, чтобы всё это организовать. И тут — раз! — другие фигуранты этого же дела…
А.Нарышкин― Павликова и Котов.
Е.Меркачева― Да. Как-то это всё было вместе. И, честно говоря, мы были в легком недоумении. Но то, что ребята в первую очередь пытались привлечь внимание к своей теме, к своему уголовному делу, это факт. Зачастую по-другому сделать нельзя. Точно так же с голодовками бывает. Мы пытаемся людей отговорить. Они говорят в ответ на это: «Если сейчас я брошу, то вообще никто не вспомнит, а так я поголодаю — может быть, прокурор придет, может быть, СМИ напишут».
А.Соломин― Вообще, насколько это из ряда вон выходящее явление, когда люди режут себе руки? И самое главное, кто несет за это ответственность? Наверное, кто-то должен быть наказан из системы, кто сопровождал.
Е.Меркачева― Они же это сделали, во-первых, в суде. И в данном случае они протестовали как раз против следствия. По идее, должны быть вопросы как раз к этим органам, которые возбудили против них уголовное дело и, видимо, как-то не так его ведут. Я уж не знаю, насколько прокуратура занимается тем, чтобы разобраться в этих нарушениях, если они есть со стороны следствия, но, на мой взгляд, это как раз было бы предметом для нашего общего пристального внимания, в том числе, повторюсь, прокуратуры и общественников.
Е.Меркачева: Я за то, чтобы все камеры у нас были на хорошем уровне, на европейском
Что происходит? Боюсь, что ничего. Вот мое мнение. Боюсь, что никто не будет наказан за это. Скажут, что вот был такой акт членовредительства. Обычно ведь как происходит. У нас в СИЗО регулярно вскрываются. Многие тем самым не протестуют, а пытаются поменять себе тем самым условия содержания. Кто-то пытается уехать на больничку.
А.Соломин― То есть протестуют на самом деле против условий содержания.
Е.Меркачева― Нет, например, в одном из изоляторов стало жестко с телефонами, туда не пронести. И некоторые стали вскрываться, чтобы их перевели в другой изолятор или в больницу, чтобы там все-таки можно было поговорить по сотовой связи. Для них это первоочередное.
Кстати, расскажу вам такой пример. Мы как-то зашли в две камеры. Одна камера была ужасна. Там было много людей и такой даже смрад небольшой стоял, потому что огромное количество мужчин, которые моются раз в неделю — душ (так полагается). И, тем не менее, все там были счастливы.
Потом мы вошли в другую камеру, которая была маленькая, отремонтированная. Там все было идеально, там даже телевизор был с огромным жидкокристаллическим экраном — и там были все несчастливы. Я пыталась понять, почему. И почему тот человек, которого перевели из большой, как мне показалось, ужасной камеры, в маленькую, но такую замечательную, соответствующую всем стандартом, — почему он не рад этому?
Оказалось, что в той камере был телефон мобильный. Для людей это ценней, чем любые условия. Связаться с близкими, быть в курсе, что дома происходит, услышать голос родной зачастую важней. Хотя все понимают, что это нарушение.
Вообще, наверное, нужно ставить все-таки вопрос о том, что если не разрешить мобильную связь, то хотя бы сделать обязательным то, чтобы человек, заключенный еще до приговора мог звонить близким без ограничения по таксомату.
А.Соломин― За последнее время у кого вы еще успели побывать из известных сидельцев, есть ли какие-то истории, новости от них?
Е.Меркачева― Сидельцев очень много всяких известных я видела. У нас в «Лефортово» я прошлась по всем практически людям, как мне казалось — потому что мы иногда даже не знаем, за что человек там оказался, — которых обвинили в госизмене. Потому что от некоторых мы получали жалобы. Но и вообще, в принципе, понимаете, страшное преступление и любое обвинение в нем должно быть обоснованным. И в любом случае мы ни в коем случае не вмешиваемся в дело следствия, мы хотя бы должны убедиться, что человека, посадив в СИЗО, там не прессуют и за отсутствием доказательств не выбивают из него что-то.
Вот мы как раз прошлись по всем, собрали общую картинку, проанализировали ситуацию. Это, действительно, все такие кейсы громкие.
А.Нарышкин― А у Уилана были?
Е.Меркачева― С Уиланом мы встретились, самое интересное, в коридоре, когда его вели по этой решетке специальной.
А.Нарышкин― Обвиняемый в шпионаже американец.
Е.Меркачева― Да-да. Он нас увидел — он закричал громко. Он знает просто, что нам с ним не разрешают разговаривать, поскольку нужен переводчик. Переводчик только один раз в СИЗО «Лефортово» смог пройти. Потому что когда мы к нему как-то пришли однажды, он специально выучил несколько русских слов. Получилось у него не особо, потому что, наверное, российский язык непрост. Но, тем не менее, он нам сразу что-то стал выкрикивать на русском. Все равно прервали. И окриков его было понятно, что он недоволен, что считает, что его тут пытают и так далее.
А.Нарышкин― А как его прервали?
Е.Меркачева― Как? Закрывается дверь камеры у вас перед носом и, собственно, всё.
А.Нарышкин― То есть его запихнули в камеру быстро и изолировали таким образом.
Е.Меркачева― Да, изолировали.
А.Нарышкин― Мало ли. Просто кляп в рот сунули. Как там теперь…
Е.Меркачева― Нет, так не делают, слава богу. Чем, вообще, опасно то, что не дают поговорить с иностранцами? Потому что потом они на суде, где обязательно будет переводчик, где будут близкие, может быть, СМИ разные причем, он может заявить, что ему запрещают жаловаться правозащитникам на условия содержания и что с ним там происходят какие-то вещи. Это плохо. Потому что мы как раз для этого и существуем, чтобы вовремя выявить, помочь.
А.Соломин― Так если он к вам обращался на русском, как они могли не дать вам с ним… послушать его хотя бы.
Е.Меркачева― Но он, знаете, пару слов на русском. Потом у него все равно это переходило в некую английскую речь. Такое у него, смешанное было. И опять же из того, что он выкрикивал, нам было непонятно.
Ведь человек, которые не знает особенностей российского СИЗО, он зачастую путает то, что с ним происходит в самом изоляторе и то, что происходит в кабинете следователя. И например, Пол Уилан выкрикивал, что его завели в какую-то темную комнату, где оставили одного. А мы потом долго анализировали, что это было. То ли это была комната на территории следственного департамента, то ли это была комната на территории СИЗО, так называемый «стакан». В общем, непонятно.
А.Соломин― А для чего эти комнаты?
Е.Меркачева― Там могут держать человека на то время, пока к нему придет другой конвой, пока за ним приедет машина, автозак. Самые разные причины.
А.Соломин― Она может использоваться для пыток, для психологического давления?
Е.Меркачева― На самом деле очень многие считают, что это и есть пытка, когда тебя оставляют в этой комнате без окон. И она очень маленькая, крошечная. Ты там можешь только стоять или сидеть, поджав коленки.
А.Соломин― Я читал, что такие пытки в Гуантанамо, например, были. Это называлось пытками правозащитниками.
Е.Меркачева― А у нас на самом деле такие стаканы массово закрывались во всех СИЗО. Их было много. Когда помню, увидела такой стакан в «Бутырке», очень порадовалась, что даже дверь выломали, поскольку подчеркнуть хотели, что больше его не используют. Действительно, какой-то ужас, потому что представьте, такой кирпичный каменный трон и всё, больше ничего нет.
А.Соломин― Трон в смысле стул?
Е.Меркачева― Да, стул такой, где ты сидишь и сразу же в коленки тебе упирается дверь. И больше вообще ничего нет. Я не знаю, сколько там воздуха в этот момент, когда человек находится. Думаю, не много, поэтому дышать, наверное, ему нечем. Но, слава богу, всех их закрыли, их признали нарушающими права человека. Но вдруг где-то в каком-то СИЗО что-то используют. Мы все время мониторим эту историю.
Помните, когда-то много лет назад еще с Аней Каретниковой нашли в Бутырском замке в одной из башен камеры. Нам говорили, что эти камеры не используются. Они крошечные, очень специфичные и вообще, там заброшенная башня была. Потом прошло время, и опять нашли заключенных в этой же башне.
А.Соломин― Бутырский замок?
Е.Меркачева― Да, Бутырский замок — это так изначально называли ту постройку, которую сейчас используют для нужд СИЗО «Бутырка». Это замок на самом деле. Он состоит их 4 башен, которые между собой соединены переходами, и заключенные как раз изначально находились в башнях и плюс как раз в тех переходах.
А.Соломин― Прямо Тауэр такой.
Е.Меркачева: Для меня как для правозащитника одна из главных проблем, которую нужно решать, — это с перепиской, со звонками, со свиданиями
Е.Меркачева― Да, так и есть. «Бутырка» на самом деле хранит у нас массу легенд. И там была куча всего. Недавно мне один из заключенных, достаточно известных рассказал, что якобы в «Бутырке» есть такие особенные камеры, где если отодвинуть холодильник, там есть маленькая дырочка, потайная дверца, из нее ты попадаешь в другое помещение, и там всё очень хорошо: там есть компьютер, там есть диван и так далее. Я не знаю, как к этому относится.
А.Соломин― Это для кого такие?
Е.Меркачева― Для некоторых особых заключенных. Я думаю, что это, конечно, фейк. По крайней мере, я таких не находила. Но, мысль о том, что надо отодвигать теперь холодильники, мне теперь пришла. Наверное, буду заглядывать иногда, что же все-таки там.
А.Соломин― Зачем? Хоть кому-то повезло.
А.Нарышкин― У нас Ева Меркачева в эфире. Вот про особые условия. Сейчас как раз обсуждается идея бизнес-сообщества про тюрьмы элитные для бизнесменов как раз.
Е.Меркачева― Да.
А.Нарышкин― А вы против?
Е.Меркачева― Конечно, против. Слушайте, конечно, у нас нет разделения общества на классы. У нас Конституция общая для всех. Более того, Уголовный кодекс у нас общий.
А.Нарышкин― Подождите. Это очень хорошо. Вы пользуетесь такси? Наверняка.
Е.Меркачева― Да, я пользуюсь такси.
А.Нарышкин― Вы берете, Например, Uber — для тех, у кого денег поменьше. И можно заказать Uber бой, когда за вами приедет «Мерседес».
А.Соломин― Можно на автобусе ехать.
А.Нарышкин― Это же тоже разделение общества.
Е.Меркачева― Это услуга, а не наказание. Это услуга, которая нужна вам. Вы сами её выбираете. А здесь наказание.
А.Соломин― СИЗО — не наказание.
Е.Меркачева― СИЗО — ограничение свободы, но оно, в частности, имеет такой уклон…
А.Соломин― То есть нас всех сажают просто в СИЗО…
Е.Меркачева― Да-да. Просто речь когда шла про то, чтобы частные СИЗО сделать, там же говорилось и про частные тюрьмы в дальнейшем. Поэтому это все вместе идет.
А.Нарышкин― Но вы против и того и другого.
Е.Меркачева― И того и другого, конечно. Представьте, человек ведь не по своей воле…
А.Нарышкин― Не по своей воле. Вот смотрите, бедный человек, попавшийся на каком-нибудь грабеже, ждет суда — и бизнесмен условный Калви приходит тоже в СИЗО. Почему у них должны быть равные условия? К чему эта уравниловка? Если у Калви больше денег, он может себе обеспечить лучшие условия. Бог даже с ним, но он может эти деньги направлять в казну.
Е.Меркачева― Для этого существует такая «услуга» как залог. Он может попросить суд, чтобы он его под огромные деньги отпустил под залог.
А.Нарышкин― Но вы же знаете опять же практику правоприменительную здесь. И Калви сейчас, кстати, пытается под залог выйти. Ему оставляют домашний арест, насколько я помню.
Е.Меркачева― Вот тут можно было бы как раз казну пополнить этими деньгами, которые под залог. Назначать огромные, баснословные суммы. Пусть, пожалуйста, люди платят, если они готовы. Но что касается того, что сидит олигарх в одном СИЗО, а бедный человек сидит в другом — это дискриминация.
А.Нарышкин― Но по факту… Слушайте, но вы же несколько раз в наших эфирах несколько раз вспоминали. Вы же сами раскапывали историю про элитные камеры.
Е.Меркачева― Конечно. Но мы же с ними боролись.
А.Нарышкин― По факту же это есть.
Е.Меркачева― Мы же не говорили, что это нормально.
А.Нарышкин― Как с проституцией. Проститутки есть, вы не можете с ними побороться.
Е.Меркачева― Нет, с этим нужно бороться, мы будем. Я считаю, что здесь можно достигнуть успеха, потому что у нас, в принципе, появились изоляторы, где может быть все камеры одинаковые в целом.
А.Нарышкин― Мы же говорим про Москву. А в целом по России? То есть вы скорее за то, чтобы люди мариновались, потому что у нас Уголовно-процессуальный кодекс…
Е.Меркачева― Нет, я за то, чтобы все камеры у нас были на хорошем уровне, на европейском.
А.Нарышкин― Для этого деньги нужны.
Е.Меркачева― Да есть у нас деньги. Что, вы думаете, что у нас нет денег? Почему вы считаете, что у нас нет денег?
А.Нарышкин― Нет у нас денег.
Е.Меркачева― Более того, нам все время говорят, что у нас не хватает средств на постройку новых СИЗО. Да вообще не вопрос. Когда-то я говорила об этом на эфире, что есть такой эффект, поддержанный московскими властями, чтобы построить совершенно новые СИЗО, они будет соответствовать всем критериям европейским, но где-то далеко, не в центре. Есть для этого все средства. Однако люди не хотят, следователи не хотят, адвокаты не хотят, родственники не ходят, никто не хочет, чтобы взяли «Бутырку» сейчас и закрыли, потому что это удобно.
А.Нарышкин― Я как налогоплательщик не хочу, потому что я понимаю, что из моих налогов, из соломинских налогов заберут на это деньги, половину распилят, построят непонятно что, и будут те же самые условия, что в наших существующих изоляторах.
Е.Меркачева― Но как можно создать разные условия, если камеры типичные и стандартные? Вот почему можно было создавать те же условия в «Матроске»? Потому что там изначально были корпуса старые, корпуса новые. Были корпуса, расположенные в подвале и были наверху. Были там, где ремонт провели только что, а где не провели.
Или, например, были телевизоры. Закупались маленькими партиями. Разумеется, новая партия самых классных телевизоров, она ушла в те камеры, которые наверху. А если это делается сразу массово, для всех, то есть закупили телевизоры для каждой камеры. Они все одинаковые и невозможно потом найти телевизор лучше или хуже. Сделали ремонт одновременно во всех камерах, он везде одинаковый. И так далее. Или если тот же унитаз закупили, он везде стандартный, а не так, что где мы были в VIP-камерах, там был подвесной.
А.Нарышкин― Вы как будто первый день вообще живете и первый день сталкивайтесь со всей этой системой. Мы с Соломиным здесь сидим, и только по вашим рассказам можем судить и других адвокатов.
Е.Меркачева― Вы совершенно правы во всем.
А.Нарышкин― А вы верите в какую-то утопию что, конечно, деньги есть и можно просто взять их и направить, построить всё новое и отремонтировать.
Е.Меркачева― Нет, я просто искренне надеюсь как правозащитник, что это когда-нибудь произойдет, пусть это произойдет не завтра, не через год…
А.Нарышкин― В плане надежды я с вами солидарен. Я тоже надеюсь на перемены.
Е.Меркачева― Но когда мы будем вместо этого открывать частные тюрьмы, и потом, в итоге люди будут знать, что олигарх, который украл у того же бюджета огромную сумму, у нас с вами, он сидит в это частной тюрьме или в частном СИЗО и у него там всё прекрасно: ешь ананасы, рябчиков жуй…
А.Нарышкин― То есть где здесь элемент наказания вы имеете в виду.
Е.Меркачева― Да, да. А какой-то человек, который что-нибудь украл, потому что был голодный, его посадили в обычный СИЗО, где всякие ужасные условия. Это будет, во-первых, разобщенность общества…
А.Нарышкин― Она есть.
Е.Меркачева― Я понимаю…
А.Нарышкин― Слушайте, на свободе богатые и бедные, они будь здоров, как разобщены.
Е.Меркачева― Но в камерах они равны. И более того, знаете, я часто захожу в камеру, я знаю, что точно там есть бизнесмен какой-нибудь.
А.Соломин― Как в бане.
Е.Меркачева― И я например, в глаза его никогда не видел. Но адвокат мне пожаловался, что там сидит владелец каких-то там заводов-пароходов и у него там такие условия… И вот я захожу в камеру — я его не могу вычленить. Вот не могу, особенно если у него нет треников от Армани. Вот они все одинаковые. Все-таки должна быть общая система наказания для всех.
А.Соломин― Когда вы в последний раз Михаила Абызова видели?
Е.Меркачева― Михаила Абызова не так давно, пару месяцев назад, наверное.
А.Соломин― Как у него дела, что происходит?
Е.Меркачева― Был момент, когда он даже пытался жалобу какую-то написать, но потом решит откатить назад. Мне кажется, что он все время играет в какую-то игру, что то всё очень хорошо у него, то всё не очень хорошо. Наверное, он надеется на то, что если будет лоялен, то вдруг его отпустят.
А.Соломин― Но на самом деле всё нехорошо.
Е.Меркачева― А на самом деле, как показывает практика, все люди, которые оказались в «Лефортово», особенно по таким обвинениям, у них всё нехорошо. Я не помню, чтобы кого-то отпускали.
А.Соломин― А в чем состав жалобы был?
Е.Меркачева― Мы не знаем, но до нас доходило, что он хотел обратиться к правозащитникам.
А.Соломин― Но неясно, для чего.
Е.Меркачева― Скорей всего, это было связано с перепиской, поскольку это общая проблема для всех сидельцев «Лефортово». И те самые известные персонажи, которых мы навещали, они как раз про это говорят. Напомню, что у нас, например, в «Лефортово» сидит бывший следователь, который обвиняется в том, что покушался на губернатора одного из регионов. И даже следователь, который знает все проблемы переписки заключенных, он говорил, что что-то тут неправильно, поскольку письма идут месяц или два, а некоторые вообще пропадают.
Это типичная история, связанная с цензурой, поскольку читает послания такие следователь, и он может оставить у себя какое-то письмо. У нас много жалоб по телеграммам, потому что люди иногда пишут близким поздравительные послания типа: «Я тебя люблю. Поздравляю с днем рождения. Мама». И эта телеграмма не приходит ни в день рождения, ни через месяц. Они это считают, конечно совершенно не то что неправильно, это как раз пытка для них, поскольку хочется всегда быть на связи с близкими. Поэтому для меня как для правозащитника одна из главных проблем, которую нужно решать, это как раз с перепиской, со звонками, со свиданиями.
А.Соломин― Я нашим слушателям хочу, если кто не слышал, не знает, у нас опубликован первый блог Никиты Белых из мест, где он отбывает наказание. Он работает библиотекарем. Более того, он не только работает библиотекарем, он там ведет передачи на местном радио, выпускает ежемесячный журнал. Реализовывает проект года «Отечественная литература в колонии № 5». И вообще много у него там активностей всяких. Надеемся, что он будет продолжать писать. Он пишет письма. Потому что там нет компьютеров. Он присылает в письменном виде.
Е.Меркачева― Да. Он, конечно, ведет настолько бурную, активную деятельность. Мне кажется иногда, что это всё ему нравится. Вот если в СИЗО он страдал и мучился, то там как раз в этой работе кипучей… Он, конечно, молодец.
Единственное, что мы хотел бы, поскольку строгий режим, тем не менее, ограниченное количество свиданий и так далее… Стала в качестве эксперимента применяться практика, когда осужденного отправляют в отпуск краткосрочный. Мы бы хотели, чтобы Никиту Белых отправили. У них в колонии уже несколько человек ушли в отпуск, вернулись. Всё благополучно. Но, наверное, боятся, что Никита Белых…
А.Соломин― Мы должны заканчивать. Это была программа «Персонально ваш». Сегодня у нас в гостях — Ева Меркачева, журналист «Московского комсомольца», член СПЧ при президенте, член ОНК. Мы продолжим эфир через 10 минут.
