Мария Сакирко: Добрый день, я руковожу лекторием Музея Москвы, и мы сейчас запускаем большое количество онлайн-событий. Нам показалось важным зафиксировать, что происходит в городе: как реагируют жители, как дальше будет развиваться бизнес, разные интернет-возможности, какие появятся новые способы взаимодействия жителей.
Сегодня состоится первая беседа из такого онлайн-цикла «Как чрезвычайные ситуации меняют городскую жизнь». (…)
Я передаю слово нашим участникам, хочу их представить: Александра Архипова, — кандидат филологических наук, старший научный сотрудник школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС, доцент центра типологии и семиотики фольклора РГГУ. И Павел Гнилорыбов – научный сотрудник Музея Москвы, автор Телеграм-канала «Архитектурные излишества».
Павел Гнилорыбов: Друзья, добрый день. (…) Мы сегодня поговорим о том, что начиная с XII века на долю Москвы выпадало очень много бед. Это и пожары, и наводнения, и, конечно, эпидемии. Думаю, вместе с Александрой мы сможем найти какие-то общие моменты в эпидемиях XVIII, XIX и XX столетия.
Я очень коротко расскажу о значимых эпидемиях XVIII и XIX века: чуму, которая на Москву свалилась в 1770 году, и холеру 1830 года.
Александра Архипова: Еще была черная оспа 1959 года, если мы говорим про Москву…
П: Тогда ты дополнишь рассказом об эпидемиях ХХ столетия.
Вообще, чума, — «моровая язва», как ее называли, «моровое поветрие» – это явление нашей эры. К нам эта зараза пришла с фронта русско-турецкой войны в конце XVIII столетия. С тех времен сохранилось определенное количество источников по этой эпидемии. Причем их оставляли не только представители высших сословий, но и люди из городских низов.
Чего горожане боялись, что они испытывали, почему шли на те или иные шаги – мы это понимаем довольно точно. Начиналось все в Москве в 1770 году, примерно как в китайском городе Ухань.
Дело в том, что врач Афанасий Шафонский обнаружил «злую лихорадку» в военном госпитале, который тогда находился в районе Введенских гор, — это нынешнее Лефортово, недалеко от Веденского или немецкого кладбища. Тогда врач поступил довольно умно: организовал по периметру зоны отчуждения костры, сделал отдельные карантинные бараки, выставил охрану вокруг учреждения, но потом его самого обвинили в попытке посеять панику…
М: Да, ровно как в Ухане случилось с замечательным врачом, который потом погиб.
П: Абсолютно. И очаг, который можно было загасить, переместился туда, где его невозможно отследить.
Великая московская чума началась на Софийской набережной, напротив Кремля. Там была огромная мануфактура «Суконный двор», — несколько тысяч работников. Из них умерло порядка 130 человек, остальные разбежались по городу, население которого насчитывало тогда под 200 тысяч жителей. Сразу начались паника и эпидемия.
Тогда, в марте 1770 года, принятых правительством мер оказалось недостаточно. Металлические деньги мыли в уксусе, вещи окуривали можжевельником и дымом полыни… На всю Москву было 23 врача, которым тогда, в конце XVIII столетия, еще не доверяли.
Представители власти разбежались, генерал-губернатор города уехал, потом его Екатерина Вторая назовет «старым хрычом». Здесь проявилось такое противостояние Москвы и Петербурга, потому что власть уже 50 лет, как была в Питере. В Москве все чиновники скрылись от эпидемии, а до Петербурга не все новости доходили, поэтому появился этот сюжет «спасителя» Орлова, который приехал в Москву с гвардией, с кучей денег и смог что-то полноценное организовать.
Я не понимаю, почему про эту чуму не написано художественных романов и не снято сериалов. Потому что весь хрестоматийный для этих жанров набор типажей и сюжетов в той истории присутствует: и команда арестантов-уголовников, которые с помощью специальных крючьев убирали тела погибших, и запрет на торговлю поношенной одеждой, и мародерство.
Тут же мы видим попытки установления карантинов. В разных частях города работали 14 санитарных отрядов. Если человек умирал менее, чем через четыре дня от начала заболевания, то его смерть признавалась, как тогда писали, «сумнительной», и родственников отправляли в карантин. Из 18 городских застав только семь оставались открытыми. Всех нищих изолировали в богадельне, — официально в городе было 1400 нищих.
М: А мы знаем, что было со студентами во время карантина?
П: В отношении их никаких мер не предпринимали, потому что университет еще не играл значительной роли в городе. Только потом, в холеру 1830 года, университет закроют, и он будет осознаваться, как важная часть городского пространства. И то, что в городе затормозилось образование, то, что в университете умерли несколько человек – это все современники отметят в мемуарах.
Вернемся к чуме 1770 года. В Москве потихоньку нарастает хаос, который потом выльется в чумной бунт. Люди в отчаянии, подвоз продовольствия очень сильно сократился, многие магазины и лавки закрылись, медицинская помощь отсутствует. Костры, набатный звон, абстрактная вера в чудо, ничего нельзя…
Представьте москвича того времени: ему законодательно нельзя продавать вещи, фабрики закрыты, заработать нечего, из города выехать невозможно, бани опечатаны, помыться негде. На весь город 20 с небольшим людей с каким-то медицинским образованием. И еще один интересный факт: питейные заведения закрыты, даже пойти излить душу некуда. Ограничилась торговля одеждой и вещами умерших. На рынках цены значительно повысились, в разы.
Естественно, расцветает шарлатанство, люди не верят официальной медицине. И все, что мы суммировали, приводит к выступлению москвичей, — к чумному бунту в сентябре 1771 года. Толпы людей прикасались губами к иконе Боголюбской богоматери, недалеко от Варварских ворот Китай-города… У нас церковь довольно просвещенная, по крайней мере ее верхушка, и архиепископ Амвросий говорит «убираем икону подальше». Разъяренная толпа бьет в колокол набатной башни Кремля, собирается между Варварскими и Ильинскими воротами и идет на Кремль. Амвросий растерзан, в городи власти нет вообще.
