2.11.2019
Айгуль Давлетшина о трендах культурной сферы Великобритании, где спорят о том, можно ли искусство смешивать с потребительством
На этой неделе в Казани пройдет бесплатный семинар для менеджеров культуры и креативных индустрий «Engage: новые модели вовлечения аудитории». Один из его авторов, блогер «БИЗНЕС Online», экс-замдиректора театра им. Камала Айгуль Давлетшина, окончившая магистратуру в University of London по редкой для России специальности arts management and cultural policy, размышляет в своем материале о современном опыте культурного менеджмента в Британии, который можно использовать и в наших реалиях.
Айгуль Давлетшина
MIXED-USE SPACE
Какие проблемы в сфере культуры и искусства обсуждают практики, академики, журналисты Великобритании и рассматривают ли вообще? Я обучалась в Университете Лондона по специальности «арт-менеджмент и культурная политика» (получила грант Chevening) и хочу поделиться основными трендами и горячими темами в арт-сфере Соединенного Королевства. Must-read для менеджеров культуры и всех, связывающих себя с этой сферой! Поехали.
Когда я подхожу к одному из крупнейших музеев мира Victoria and Albert (V&A) в центре Лондона, на ступеньках и скамейках у главного входа всегда толпятся люди: кто-то обедает, кто-то общается с друзьями или присел отдохнуть. Второй вход в музей недавно реконструировали и создали дворик для инсталляций, арт-объектов и еще одного кафе. В этом дворике тоже всегда народ. Одним словом, уже на подходе к музею ты понимаешь: здесь есть жизнь.
Второй вход в музей Victoria and Albert (V&A) недавно реконструировали и создали дворик для инсталляций, арт-объектов и еще одного кафе
Внутри V&A еще больше людей, причем все занимаются своими делами. Кто-то пришел в магазин купить открытки с картинами из коллекции музея, или холщовые сумки с принтами, или даже кожаные рюкзаки и бижутерию производства самого музея. Кто-то идет по бесплатным залам (все постоянные выставки V&A бесплатны, но на некоторые, временные, надо покупать билет). Кто-то пришел в ресторан, а кто-то захотел пообедать в знаменитом внутреннем дворике — саду John Madejski Garden.
Кто-то пришел в ресторан, а кто-то захотел пообедать в знаменитом внутреннем дворике — саду John Madejski Garden
Примерно то же самое можно сказать и, например, о Tate Modern: во дворе здесь всегда своя тусовка. Кто-то пришел на фуд-маркет, кто-то приехал выпить в баре музея, ну а кто-то, конечно, в сам музей. К слову, в 2019 году Tate Modern стал самым посещаемым музеем Великобритании.
Интересен и пример Royal Opera House (Королевский оперный театр, или, как его часто называют в России, Ковент-Гарден). Недавно он завершил масштабную реконструкцию, причем она была самостоятельным проектом со своим названием Open Up (в переводе с английского «раскрыться, открыться, стать более открытым»). Как рассказывает сайт театра, цель проекта — «вдохновить аудиторию больше использовать пространство». В результате Open Up у Королевского оперного театра появился новый прозрачный вход из стекла, вторая, более камерная сцена (она предназначена для экспериментов, творческих встреч и других подобных событий), еще один ресторан, бар и кафе, а холл стал более просторным. Над проектом работали (внимание!) 59 человек — и это только административный персонал. Теперь Royal Opera House впервые в своей истории открыт весь день, с 10 утра и до последнего зрителя вечернего спектакля (кажется, в Москве так работает только «Гоголь-центр»). Днем сюда можно прийти выпить кофе, пообедать, зайти в магазин или посетить дневные события (лекции, экскурсии, воркшопы, творческие встречи).
В 2019 году Tate Modern стал самым посещаемым музеем Великобритании
К чему это я? Да к тому, что иметь собственное здание и закрывать его на большую часть дня, чтобы открыться только вечером навстречу зрителю и презентовать, например, спектакль, — редкость среди арт-организаций Лондона. Такая формула здесь устарела. Площадки стараются взаимодействовать со своей аудиторией почти круглые сутки с помощью программы разных экстрасобытий или даже просто-напросто баров (в которых, кстати, нередко можно встретить, например, актеров).
Подобные пространства, имеющие несколько разных функций, как в Royal Opera House, V&A и Tate Modern, имеют свое название — mixed-use space (в переводе с английского «пространства смешанного использования»). Современный человек выполняет несколько дел одновременно, старается успеть все, и если он или она тратит свое время на поход в арт-учреждение, то хочет совместить это с другими делами: ужином, общением с друзьями и даже шопингом (покупкой, например, книг или сувениров). А еще для современного человека важен комфорт. Потому удобная парковка у здания или бесплатный Wi-Fi может сыграть очень важную роль в жизни арт-организации, по крайней мере, так считают многие теоретики и практики.
«Интересен и пример Royal Opera House (Королевский оперный театр, или, как его часто называют в России, Ковент-Гарден). Недавно он завершил масштабную реконструкцию, причем она была самостоятельным проектом со своим названием Open Up»
Конечно, все эти фишки в виде баров и магазинов приносят дополнительный доход. Однако еще одна причина активного внедрения таких территорий — попытка быть ближе к своей аудитории, вовлечение зрителей в жизнь арт-пространства и задействование новых людей (или скорее публики нового типа). Вокруг лондонского Barbican Arts Centre (Барбикан) сформировалось целое сообщество геймеров, которые толпами приходят во двор арт-центра. Зачем? Да просто Wi-Fi у Барбикана очень быстрый и бесплатный. Они станут зрителями этого центра? Вероятность высока. Знали бы про Барбикан, если бы не возможность прийти потусить из-за халявного интернета? Далеко не факт.
Не утверждаю, что «пространства смешанного пользования» и максимальное использование здания — рецепт для татарстанских арт-организаций. И это не рецепт, но рассказ о том, что есть: в Лондоне организации стараются максимально использовать пространства в течение дня, а аудитория знает, что в данное здание можно прийти по разным причинам и с разными целями, и никто, скорее всего, не будет ворчать, что в храме искусства только что вымыли полы.
На подходе к V&A
СПОРЫ ВОКРУГ НЕОЛИБЕРАЛИЗМА И БИЗНЕС-ПОДХОДА К ИСКУССТВУ
Когда речь заходит о кафе и магазинах в арт-организациях, многие работники культурной сферы чувствуют себя некомфортно. «Как можно искусство смешивать с потребительством?» — наверняка подумает кто-то из вас. Хороший вопрос!
Недавно лекцию на нашем курсе провел Эндрю Макинтайр , сооснователь консалтингового агентства для арт-сферы Morris Hargreaves McIntyre. Он рассказывал о том, как корпорации завидуют креативности, искренности некоммерческих целей и миссиям арт-организаций, ведь первым этого не хватает. Тем временем последние рьяно адаптируют бизнес-модели, применяют бизнес-теории и вовсю используют язык коммерческого мира. Мир сошел с ума?
Американский арт-менеджер Кеннет Фостер в своей книге «Арт-лидерство: создавая устойчивые арт-организации» (Arts leadership: creating sustainable arts organisations) рассуждает о том же, используя пример США. Он рассказывает, что, когда в 1965 году в США создали The National Endowment for the Arts (NEA) для государственной финансовой поддержки организаций искусства и культуры, выдаватели гранта озадачились: надо как-то оценивать эффективность расходования денег на определенную арт-организацию и вообще определить критерии вручения грантов. Какие инструменты были уже знакомы и доступны? Конечно, бизнеса и корпораций. Тогда на основе этих инструментов национальный фонд искусств создал целую кипу документов, которые арт-организации по сей день заполняют для получения гранта и после его освоения.
Язык тоже стали применять из сферы бизнеса (например, спектакль стал «продуктом»), и модели управления коммерческой организацией превратились в модели управления арт-учреждением. Хорошо это или плохо? Каждый менеджер культуры решит для себя. Но, на мой взгляд, важно осознавать, что искусство все же априори не бизнес (цель арт-организаций не получение прибыли, в отличие от коммерческих структур) и инструменты в искусстве могут быть разработаны свои (по идее).
Магазин V&A
Разговор о бизнесе часто плавно переходит в рассуждения о неолиберализме и так называемой резильентности (в арт-сфере Великобритании это уже практически ругательное слово). В начале 2000-х, в период мирового финансового кризиса и с приходом New Labour к власти, британское правительство заявило о сокращении финансирования сферы культуры. В обиход вошло слово resilience, или резильентность. Данное понятие в России связано больше с психологией и способностью человека преодолевать стрессовые ситуации (а еще его использовали в экологии, но это долгая история).
Далее термин перекочевал в искусство и стал означать способность арт-организации «принимать удар» и «давать отпор». Один из вариантов перевода слова resilient с английского — «упругий, эластичный». Так вот, представьте себе резиновую поверхность: вы давите на нее, но она не нарушается и возвращается в нормальное положение, как только давление прекращается. Так и арт-организациям предложили стать «резильентными», или… резиновыми. Под давлением или стрессом подразумевались сокращение финансирования и мировой финансовый кризис. В итоге сектор призвали искать источники дополнительного дохода. Например, резильентным подходом можно назвать платные занятия йогой в Natural History Museum прямо в знаменитом главном холле под скелетом динозавра.
У идеальных резильентных организаций всегда есть финансовая подушка для отпора, если что-то пойдет не так. Кстати, на мой взгляд, желание быть резильентным — одна из причин реконструкции пространств и создания mixed-use space, о которых речь шла выше. Еще одна причина, которая для кого-то является ключевой, — это желание «открыться» аудитории, вовлечь ее в свою жизнь и больше контактировать с посетителями.
ENGAGE! ИЛИ НОВЫЕ МЕТОДЫ РАБОТЫ С АУДИТОРИЕЙ
На мой взгляд, именно изменения в работе с аудиторией — главная тенденция культурной сферы Великобритании, которая определяет арт-ландшафт Соединенного Королевства сегодня.
Сейчас организации культуры и креативных индустрий стремятся не просто увеличить количество посетителей, а расширить и разнообразить аудиторию, вовлечь ее в свою работу и создать долгосрочные отношения. Именно отношения с аудиторией называют ключом к устойчивому развитию организации. Пожалуй, центральное понятие этого дискурса — engagement (в переводе с английского «вовлечение, взаимодействие»). Под вовлечением понимаются различные методы работы с аудиторией (даже аудиториями, потому как концепция вовлечения подразумевает не только арт-публику, но и другую, включая внутреннюю, однако в нашем материале мы поговорим только о внешней аудитории — посетителях культурных институций).
Все по-разному трактуют термин «вовлечение аудитории». Зрителю разрешили потрогать арт-объект на выставке? Для кого-то это уже вовлечение. Для других истинное вовлечение зрителя — это активное участие (participation) или соавторство (co-creation), когда зритель и организация имеют одинаковый уровень творческого контроля над созданием проекта (спектакля, выставки, семинара и др).
Пример. Интересный кейс вовлечения аудитории (и соавторства в частности) — проект лондонского Battersea Arts Center (BAC) под названием The Agency (в этом случае значит «действие, активность, инициатива»). Проект работы с местной молодежью (в частности, с теми, кто живет в так называемом социальном жилье). В The Agency молодые люди развивают свои креативные инициативы в ответ на потребности местного сообщества. Именно в этой программе BAC коренным образом изменил свой подход к работе со зрителями. Уже не продюсеры центра приносили проекты молодым людям — наоборот, первые начали спрашивать потенциальных участников о том, какие у них есть идеи для позитивных изменений в местном сообществе. Схема работы проекта The Agency проста: молодые люди из района Уандсворт (не самый богатый и благополучный) Лондона презентуют свои идеи перед панелью экспертов, чтобы получить шанс на дальнейшее наставничество и грант для воплощения проекта в жизнь (в 2018 году он составлял до 2 тыс. евро). Дэвид Джаб , экс-худрук Battersea Arts Center, рассказал мне, что сначала весь персонал был просто в шоке и центр стоял на ушах: мы теряем контроль! Мы отдаем всю власть над конечным продуктом этой молодежи! Однако, когда проанализировали The Agency, стало понятно, что распределение контроля над проектами по-прежнему было 50 на 50.
Важно понимать, что недостаточно просто перенять новый дискурс, изучить новые методы общения с аудиторией и начать их слепо применять. Серьезные изменения во взаимоотношениях со зрителем на Западе имеют глубинные причины, которые просто необходимо попытаться понять и иметь в виду.
Интересный кейс вовлечения аудитории (и соавторства в частности) — проект лондонского Battersea Arts Center (BAC) под названием The Agency (в этом случае значит «действие, активность, инициатива»)
Сегодня восприятие аудитории как некоей безликой массы уже архаизм, причем-то касается, конечно, не только креативных индустрий. Однажды Грета Тунберг узнала про изменение климата и решила, что больше не может просто молча ходить в школу и ждать, когда кто-то что-то сделает по этому поводу. И 8 августа 2018 года она вышла к парламенту Швеции с плакатом «Школьная забастовка за климат», призывая к незамедлительным действиям по борьбе с изменением климата. В 2019-м движение Греты поддержали миллионы людей по всему миру. Активизм становится неотъемлемой частью жизни молодых европейцев. Могут ли арт-институции не реагировать на внешние перемены? Должны ли арт-организации существовать в вакууме только своего видения публики, когда сама аудитория сильно меняется?
Конечно, большую роль в таких изменениях сыграл интернет. Сегодня все мы, по сути, кураторы своих соцсетей: мы ежедневно создаем контент и имеем практически полный креативный контроль над ним. Процесс создания особого «порядка» произведений (живописи, изображений, видео, звуков и т. д.) для достижения или недостижения определенного значения давно вышел за рамки творческих индустрий. Вы курируете свою ленту в «Инстаграме», ваши друзья устраивают вечеринку по случаю дня рождения, играя музыку или организуя выставки в квартирах…
В Европе тренд создания выставок в квартирах был не раз использован куратором-суперзвездой Хансом Ульрихом Обристом , а в Казани квартирную выставку устраивала в этом году «Галерея 6, 57» (хотя в России квартирные выставки имеют давнюю историю по понятным причинам). Очевидно, что аудитория становится создателем контента и формы и уже нельзя четко сказать, где заканчивается та самая «публика» и начинается «арт-организация».
Интересный пример изменения роли аудитории — интернет-проект The Jogging. Это аккаунт на Tumblr, его сопродюсер Брэд Троэмел является художником и куратором. The Jogging открыт для всех (не только для художников) и одно время был одним из самых посещаемых аккаунтов на Tumblr. The Jogging стал обширной платформой для контента, который не всегда определяется кураторскими тенденциями мышления в определенных группах профессионалов искусства (читай тусовках).
Безусловно, такие «сейсмические» изменения не могли пройти мимо аудитории. Она заняла более активную позицию в общении с культурой. И многие арт-институции на это реагируют, вовлекая аудиторию в свою жизнь.
Актуален ли такой дискурс в Татарстане? Близка ли нам подобная концепция? Не знаю. Но уверена точно, что этот опыт стоит изучить. Возможно, республика создаст свой вариант вовлечения аудитории.
КУЛЬТУРНОЕ МНОГООБРАЗИЕ И ИНКЛЮЗИЯ
Еще одна популярная концепция — это культурное многообразие (diversity) зрительской аудитории и персонала арт-организаций. Под данным понятием подразумевается право на равную репрезентацию всех социальных групп британского общества. Арт-организации приглашают на работу представителей меньшинств (национальных, сексуальных, связанных с возможностями здоровья и др.) и стремятся избегать дискриминации любого рода. Diversity поощряется и в каком-то смысле контролируется государством. Например, организации — получатели государственного гранта (денег налогоплательщиков) обязаны избегать pay gap: разницу в оплате труда мужчин и женщин. Данные о pay gap такие организации публично раскрывают на своих сайтах.
Общество критикует «слишком белые и мужские» организации культуры. Например, когда театральный режиссер Николас Хайтнер давал свою первую пресс-конференцию в качестве художественного руководителя Национального театра (National Theatre London), журналисты задались вопросом: снова белый мужчина с образованием в престижном вузе (Кембридже) во главе крупной британской арт-институции? Это они намекали на то, что женщины и представители других рас недостаточно представлены в культурной сфере страны. Хайтнер парировал: «Зато я представитель других меньшинств (имеется в виду его гомосексуальная ориентация и, возможно, еврейское происхождение — прим. авт. )».
При заполнении заявки на работу вас могут попросить указать свою национальность или присутствие каких-либо ограничений здоровья, иногда даже сексуальную ориентацию. При этом в Британии к резюме нельзя прикладывать фото (если того не требует профессия, к примеру актерская), чтобы избежать любого рода дискриминации — по цвету кожи, например. Ваше резюме могут даже просто не принять к рассмотрению, если в нем присутствует фото.
В концепцию «культурное многообразие» входит и инклюзивность, то есть полное включение людей с ограниченными возможностями здоровья в социум. Это уже давно не просто галочка «сделано». Организации стремятся сделать все возможное, чтобы люди с особыми нуждами могли наслаждаться событием — спектаклем, концертом, выставкой — наравне со всей аудиторией. Многие театры приглашают «особых» актеров в свои проекты. В Лондоне существуют инклюзивные театры, популярные у зрителя. Ведущими на телевидении могут быть люди с ограниченными возможностями здоровья. Франческа Мартинес — известная британская комедийная актриса. У нее церебральный паралич, но сама она предпочитает называть себя wobbly (в переводе с английского «неустойчивый, шаткий, вихляющий»). Подобное вообще никого не смущает, это норма и жизнь.
В 2019 году в Великобританию на конференцию World community development conference приезжала Инесса Клюкина , организатор казанского инклюзивного театра «Творческая инклюзивная студия „Э-моция“. Она рассказывает: «В Эдинбурге мы были в национальном музее. Там везде пандусы, очень доступно. У меня даже мысли не было, что я куда-то не смогу попасть. Помню только, какой крутой был музей и его экспозиция. В Tate Modern меня поразило то, что любой посетитель, который пользуется коляской, человек с инвалидностью или даже, например, пожилой могут взять специальную машинку музея совершенно бесплатно и рассекать по галерее, нажав на одну кнопочку. И тебе не надо никакую справку об инвалидности — это дорогого стоит. Очень яркое впечатление».
Еще один интересный момент. В Tate Modern прошла платная выставка Натальи Гончаровой . Никаких скидок людям с инвалидностью не было. В Англии, если событие платное, часто человек с инвалидностью платит, а сопровождающий — нет. И это важно, подобное меняет сознание, потому что у нас наоборот: человек с инвалидностью бесплатно идет, а сопровождающий платит. По факту же сопровождающий просто помогает человеку с инвалидностью, который самостоятельно хочет погулять, выйти в свет! Но часто человеку с ОВЗ нужна физическая поддержка. В Великобритании произошла некая трансформация. Человек с инвалидностью платит сам(а), потому что может, ведь главный принцип инклюзии — «равный равному».
КРИТИКОВАТЬ РАЗРЕШАЕТСЯ
Напоследок про критику. В сфере искусства Великобритании ее очень много. Теоретики критикуют правительственные программы, практики — теоретиков, журналисты — всех подряд… Все постоянно анализируют и критикуют что-то. Например, используемую лексику — почему «резильентность»? Почему «креативные» индустрии, а не «культурные»? Почему креативные «индустрии», а не «сфера»? Значит, это бизнес? И так далее до бесконечности…
Критикуют и условия работы в сфере искусства: наш факультет, например, принципиально не работает с организациями, которые не платят за стажировки. Феминистские движения критикуют арт-организации, «замалчивающие» женщин в искусстве (погуглите, например, Guerrilla Girls). Активисты критикуют театры, например, недавно они вынудили знаменитый шекспировский «Глобус» отказаться от спонсорства BP, транснациональной нефтегазовой компании, ответственной за львиную долю выбросов CO2 в атмосферу Земли. Споры не прекращаются буквально ни на секунду.
Поначалу от этого устаешь. Хочется сказать: ребята, давайте просто поработаем. Или задумываешься: неужели количество представителей национальных меньшинств в конкретном театре может повлиять на систему в целом? Со временем отношение к критике меняется. Твое мышление становится критическим. Думаю, сейчас у меня сложилось мнение, что все, вплоть до слов, которые ты используешь в общении с аудиторией, очень важно. Все формирует среду, в которой нам потом жить и работать. Пример не из арт-сектора: недавно газета The Guardian объявила, что осознанно меняет свою лексику. Теперь в издании будут использовать не выражение «изменение климата» (climate change), а «кризис климата» (climate crisis). Это многое меняет для читателей? Я думаю, да. Теперь они каждый день будут читать про климатический «кризис» на планете, а это действительно он.
Может, и в арт-секторе важны такие споры? Ведь критика не всегда означает, что мы не любим и не уважаем ее предмет (иногда даже наоборот). Или лучше продолжать делать трагедию из каждого комментария к статье на «БИЗНЕС Online»? (Коллеги, поднимите руку, кому хоть раз звонили и говорили: „Ты видел(а) эти комментарии в БО?! Срочно что-то с ними сделай!“».) Конечно, критика неприятна всем, а в споре не всегда рождается некая истина. Но, по мне, споры помогают прояснить наши взгляды на те или иные проблемы. Спорим?
Айгуль Давлетшина
