6 декабря группа «Зоркий» после длительного перерыва даст большой концерт в клубе «Шестнадцать тонн» и опубликует свежий клип. Мы встретились с фронтменом коллектива Василием на его прокуренной кухне, чтобы подробнее узнать о творческих замыслах, среди которых несколько альбомов и перезапуск спектакля «Страна Москва».

На съемке для GQ, которая выйдет в январском номере, тебя заставляли прыгать с гитарой в руках и без штанов. Будто ты такой стереотипный рокер. А какой ты рокер на самом деле?

(Cильно затягиваясь сигаретой.)

Мм… Да фиг знает. Группа «Зоркий» играет разную музыку, и часть ее вполне такая, рокерская. Вообще, в 2016 году очень странно говорить про какую-то стилистику. Если бы в России слово «бард» не стало таким отвратительным, то, чем мы занимаемся, вполне можно было бы назвать бардовской, ну или авторской песней.

Но если не называть тебя отвратительным словом «бард», то как тогда?

В американской культуре есть такое определение, как «сингер-сонграйтер». Вот Джеф Бакли – чувак с гитарой, он играет и рок, и поп, и очень сложную музыку, из которой вылезли Radiohead и миллион других групп. С другой стороны, я уже недели две подряд слушаю Высоцкого. Он меня почти совсем не трогал лет десять, но сейчас все так повернулось, что его пронзительная интонация вновь заработала. И именно в этом смысле я хочу разговаривать про какие-то суперпростые и честные вещи, про которые многие не могут позволить себе говорить.

Кто это не может себе такое позволить? Филипп Киркоров?

Не, он-то как раз может. Парадокс в том, что модная российская музыка в какой-то момент перестала разговаривать про себя. Разговоры пошли только про саунд, про продакшн – и все это мне сразу стало неинтересно. Когда ты перестаешь разговаривать про себя, у тебя тут же появляется потолок. А у меня нет потолка. Мне интересно разговаривать со всеми: с чуваком, который живет в Чите и работает водителем, и с чуваком, который ходит на «Стрелку». Потому что все эти люди, в конечном счете, нажираются и слушают по ночам Леонида Агутина и Валерия Меладзе.

Ладно, кто ты в музыке, примерно понятно. Но вообще, с тобой страшновато разговаривать, потому что ты не только музыкант, а еще журналист, продюсер, колумнист, режиссер клипов, креативный директор и вожатый в детском лагере «Камчатка». С кем я сейчас говорю?

С музыкантом. А вот сейчас уже нет! На самом деле, сейчас я буду заниматься только музыкой. Ну еще хочу попробовать писать сценарии, скоро выпущу новый спектакль и летом конечно буду вожатым в детском лагере, Пикник «Афиши» тоже никуда не делся, и мне ужасно интересно им сейчас заниматься. Это примерно одна десятая от того количества проектов, которыми я занимался последние лет пять. Так что для меня это сильное сужение фокуса. В какой-то момент начинаешь понимать, что тебя в жизни заводит, что тебе действительно нравится. Мне нравится разговаривать с людьми и рассказывать истории. Дальше посрать, чем заниматься, потому что все про одно и то же – и музыка, и театр, и Пикник, и все остальное – про то, как разговаривать друг с другом и рассказывать истории про людей.

А как получилось, что ты одновременно был музыкантом и журналистом? Это же настоящее биполярное расстройство.

Мне все было интересно. И ощущалась странная потребность доказать всем, что я суперторт. Это история про то, как чувак хотел всем нравиться, потому что не очень нравился сам себе. Теперь все наоборот. Я никогда не был журналистом, только если в 2006 году в «Большом городе». Журналист – это профессия, я ею никогда не владел, я просто борзо и быстро писал. Иногда это прокатывало, иногда нет. Была история с «Неизвестным горожанином» на The Village, но это даже не колумнистика, это такой стендап и интернет-вербатим был. Мне казалось, что в тот момент не хватало голоса, который рефлексирует над тем, кто же мы и что с нами происходит. Короче, пытался понять, что нас объединяет, – это ведь огромная проблема для сегодняшнего общества. Начинаешь говорить про какую-нибудь вещь – и тут же понимаешь, что все думают про нее по-разному.

Может, потому, что ничего не объединяет?

Ну, в данный момент мне кажется, что общество уже окончательно рассыпалось и сгнило изнутри. Даже люди в фейсбуке, с либеральными вроде ценностями, не могут договориться ни на одну тему. В России, как говорит мой друг Филипп Бахтин, нет банальности, которую нельзя повторить сто тысяч раз. Детей бить плохо? Для половины людей это сюрприз! Женщин нельзя насиловать? Ну, хрен знает. Что ни тронь, все немножко пованивает. Поэтому интересно пробовать договариваться, просто разговаривать. Именно про это я поставил спектакль «Страна Москва» в Центре им. Мейерхольда.

А как ты понял, что должен про это говорить?

Раньше все это, конечно, делалось для дружеского круга. Но потом стало понятно, что, например, моими песнями интересуются не только друзья. Вдруг начали подходить на улицах и говорить: я слушаю вашу музыку. В основном пишут в контакте. Много, почти каждый день. Рассказывают истории: кто-то предложение делал под мои песни, у кого-то муж в коме лежал, ребенок в реанимации, кто-то просто слушает дома. Это сотни человеческих жизней, которые люди прожили с твоими песнями. И ты понимаешь, что для людей это важно – что ты можешь сформулировать то, о чем они думают сами. Это же суперинтересно, потому что люди не видят со стороны собственных переживаний. Музыкант не должен быть умным, мозги ему только мешают. Он должен уметь формулировать вещи, которые витают в воздухе. С этой точки зрения Цой для меня идеал: три строчки – и мгновенно понятно, про что он. Вообще, про любую нормальную группу всегда можно сказать, про что она: Том Йорк – про вытье на луну в одиночестве, System of a Down – про выпуск бешеной энергии из жопы, и так далее.

Как твои песни вдруг оказались в сериалах на «Первом» и ТНТ? Или это не вдруг ?

Я лет с 15 выстраивал всякие знакомства, сначала бессознательно, а потом специально. Это создало вокруг меня сеть замечательных людей, которой я при этом никогда не пользовался, потому что это странно. Ну и потому, что никогда не был уверен в том, что делаю. А когда эта уверенность приходит, то твои друзья сами начинают тебе помогать, потому что видят, что ты делаешь что-то хорошее. В 2009, например, году я не понимал до конца, кто я, что и зачем. У меня были деньги, я собрал лучших музыкантов, которые сделали лучшие аранжировки, лучшие дизайнеры сделали нам классные плакаты – но мы не написали песен. А написав их, зассали их продавать. А ссать не надо, ты только перед собой отвечаешь. Если знаешь, что написал хорошую песню, значит она и правда хорошая. Я понимаю, что звучу сейчас как бот-психотерапевт из телеграма.

И сейчас, когда ты в себе уверен, дело пошло? Альбомов что-то не видать.

Мы как раз записываем сейчас три альбома. С Даней Бродом из группы Pompeya сделали совершенно цоевскую пластинку – с аранжировками из 80-х, такая Pompeya на русском языке. Другой альбом – простая, понятная лирика на русском языке. И третий – поп-музыка в духе U2 и Coldplay. Они выйдут в феврале-марте.

В твоем репертуаре есть песни «Спи», «Засыпай скорее», «Снов» и «Снишься мне». Что за сомнология? Сны тебе милее яви?

Мне кажется, когда человек спит, он приходит в естественное состояние, он очень натуральный в этот момент. Он ничего не изображает. Я не про то, что все должны заснуть, а про то, с кем ты просыпаешься. Все остальное вторично. Вся моя музыка посвящена этому ощущению. И вообще, мне кажется, самое важное – это прийти к тому, с кем ты хочешь просыпаться.

Ты производишь впечатление в целом правильного, воспитанного человека. Несмотря даже на бытовой алкоголизм и декларируемый в твоих знаменитых колонках промискуитет. Ты поешь в целом довольно милые песни, возишься с детьми в лагере «Камчатка», пишешь на сайт «Такие дела». Как же случилось, что на прошлом «Кинотавре» ты во время выступления разбомбил ударную установку, разделся до трусов и умчался в море?

Я три года выступал на «Кинотавре» с концертами. Никто не слушал. Как только я разделся, все стали слушать. Наверное, я очень долго себя стеснялся, а теперь перестал. Боязнь сфальшивить не дает журналистам делать то, что они по-настоящему хотят. Потому что надо быть готовым к тому, что люди скажут: господи, какое говно. Но это нормально! Ничего страшного в этом нет.

А решение сделать основой спектакля «Страна Москва» собственные колонки – это следствие того, что ты перестал себя стесняться?

Задача была на примере одного человека рассказать какие-то понятные вещи. Моя жизнь – единственное, что я действительно хорошо знаю. И на основе своих знаний я пытаюсь рассказать людям про себя – и про них. В этом, конечно, есть определенная наглость, но для театра это нормально. В итоге получился абсолютно психотерапевтический эффект: для меня и зала. Люди плачут, ты тоже немножко. Иногда я сам смотрю, как актеры разыгрывают истории из моей жизни, и залипаю. И самое клевое, когда люди после спектакля подходят и делятся: я вспомнил это, я позвонил маме. Но сейчас мне стало скучно и странно играть спектакль про себя, и мы его полностью перелопатили. Будет быстрый, динамичный, короткий безумный комок музыки, текста и графики. Я из автора и участника стану режиссером, там будет меньше моих историй, мы вообще уберем все лишнее: декорации, клоунов. Мы хотим ездить с этим спектаклем по стране – всегда приятно посмотреть, какие москвичи дебилы. Я, живя, например, в Питере, сам бы за это денег заплатил.

Фото: Слава Филиппов; стиль: Кирилл Акимов

Часто проверяете почту? Пусть там будет что-то интересное от нас.