Действительно, мы стали свидетелями эпох, в которых с одной стороны были декады рекордного роста и процветания, а с другой — один из самых глубоких финансово-экономических кризисов, через который когда-либо проходил индустриальный мир.

После подобных потрясений человечество традиционно задаётся вопросами — как и почему это произошло? Стало ли это результатом персональной или институциональной ошибки? Или это кризис теоретического и методологического аппарата, неспособного более адекватно реагировать и прогнозировать глобальные шоки? Как правило, эти вопросы так и остаются риторическими, ибо мы слишком хорошо умеем говорить о прошлом и слишком редко способны адекватно подготовиться к будущему, оставляя себе излюбленную отговорку, что « это случится слишком скоро, чтобы об этом говорить»…

Почему же в 21 веке, когда мы разрабатываем прорывные технологии, развиваем искусственный интеллект, пытаемся лечить рак и скоро будем строить поселения на Марсе, мы всё ещё слишком плохо умеем управлять деньгами и банками…

Сегодня мы всё чаще слышим о возможном глобальном экономическом кризисе. Средства массовой информации, эксперты и аналитики рынков каждый день соревнуются в прогнозах. В одном они сходятся точно — декада бескризисного роста мировой экономики постепенно подходит к концу! Безусловно, мир уже никогда не будет прежним после масштабных потерь 2008−2009 гг., и потому следующий кризис ожидают с повышенной настороженностью. Уже давно доказано, что каждый следующий кризис, как и вирус, имеет совершенно другой штамм и природу, что снижает эффективность разработанных раннее инструментов и механизмов реагирования.

Тем не менее однозначно можно утверждать, что будущий кризис, как и прошлый, придёт из развитых экономик. Уже сегодня можно наблюдать негативные сигналы в ключевых экономиках, которые всегда предшествуют более глубоким рецессионным процессам. В одном из своих отчетов Международный Валютный Фонд ( МВФ) отмечает, что экономика 90% стран в 2019 г. растёт заметно медленнее, чем в 2018, а совокупный наблюдаемый рост является самым низким за последние десять лет. В тоже время мировые лидеры балансируют на краю маржинального роста, который в этом и следующем году, по консенсус-оценкам международных организаций и рейтинговых агентств, не превысит 3−3,5%. Не меньшее опасение вызывает и состояние мирового долга, который достиг угрожающих 320% от размера глобальной экономики, концентрируясь большей частью в США и Китае.

Анализ компонентов глобального долга показывает совершенно разную склонность ведущих экономик к наращиванию/ограничению долга, а также существенную вариацию стимулов: в одних странах это преимущественно государственный долг, в то время как в других — корпоративный сектор и домашние хозяйства. Пиковому увеличению размера долга безусловно способствует природа рекордно низких процентных ставок, что при всей относительной осторожности инвесторов обуславливает достаточно лёгкий доступ к деньгам. По сути, ключом к восстановлению мировой экономики после кризиса первой декады двухтысячных как раз и стала политика увеличения долга.

*Страны Еврозоны включают в себя 19 экономик европейского валютного союза. Источник: Institute of International Finance.

При этом необходимо отметить, что по оценкам МВФ практически 40% ( приблизительно 19 трлн. дол. США) накопленного в ведущих экономиках корпоративного долга находится в риске дефолта в случае наступления глобального экономического кризиса. В то же время распространённая ныне политика монетарных стимулов особенно опасна для стран с высоким уровнем государственного долга, т.к. в случае негативного сценария фактически существенно уменьшает эффективность фискальных стимулов. На текущий момент на балансе Центробанков находятся совокупные активы на сумму более, чем 16 трлн. дол. США.

Описанные же выше процессы отображают накопленные фундаментальные структурные дисбалансы, способные столкнуть любую экономику в глубокую рецессию. При этом официальная позиция Федеральной резервной системы ( ФРС) и Европейского центрального банка ( ЕЦБ) на резко возрастающий уровень глобального долга достаточно сильно отличается. Глава ФРС Жером Павел практически в каждом своем интервью отмечает, что не видит существенного кратко/среднесрочного риска, в то время как его европейские коллеги прекрасно осознают, что у них в обойме осталось слишком мало пуль для эффективного ответа на ухудшение состояния экономики еврозоны.

Европейский союз и так переживает не лучшие времена, пытаясь сдержать нарастающее недовольство налогоплательщиков стран-участников, нежелающих оплачивать долговую нагрузку кризисных экономик ( Греция, Италия). Две главных экономики Германии и Франции — на грани рецессии, а затянувшийся Brexit подогревает серьёзно обострившиеся дезинтеграционные настроения. В то же время банковский сектор и пенсионные фонды в условиях негативных процентных ставок и под жёстким давлением со стороны регуляторов элементарно не способны поддерживать прибыльную деятельность. Данная ситуация является типичным примером « Дилеммы заключенного» ( prisoner’s dilemma) — фундаментальной проблемы теории игр, когда рациональные участники не всегда будут сотрудничать друг с другом, даже если это в их интересах.

Достаточно продолжительное время Центральные банки еврозоны руководствовались политикой здравого смысла, принципы которой были предельно просты — если каждая страна будет проводить стабильную внутреннюю монетарную и фискальную политику, то в конечном итоге все участники достигнут положительного совокупного результата. Нельзя сказать, что данная стратегия идеалистично не верна. Но как только мировая экономика на продолжительный период выходит из состояния равновесия, «дилемма заключённого» проявляется в полной мере, выводя в доминанту решение внутренних проблем над консолидацией стратегий реагирования. Лучшим выходом в данной ситуации, по моему мнению, является аккомодация и запуск ценовых механизмов, а не их намеренное подавление.

Пока Еврозона пытается всё же договориться и найти компромисс по общим принципам финансово-экономической политики, две самых больших экономики мира развернули масштабную торговую войну, которая грозит стать главным катализатором глобального экономического кризиса. И хотя президент США Дональд Трамп ещё во время предвыборной кампании 2016 г. неоднократно критиковал торговые отношения с Китаем, реальной датой начала торговой войны можно считать 23 января 2018 года. Именно тогда были установлены беспрецедентные тарифы ( 30%-50% в зависимости от категории товара) на импорт солнечных батарей и бытовой техники.

Это был лишь первый шаг, в последствии под санкции попали более 5 000 товарных групп с обеих сторон на общую стоимость более 360 млрд дол. США, что по разным оценкам составляет примерно 50% от товарооборота между странами. По мнению международных организаций расчётный эффект влияния торговой войны на мировую экономику до конца 2020 года составит более 700 млрд. дол. США или 0.8% мирового ВВП. Всемирная Торговая Ассоциация ( ВТО), а также страны Большой двадцатки ( G-20) прилагают все усилия, чтобы привести к деэскалации.

И, похоже, можно говорить о появлении первых признаков потепления. Ноябрь стал поворотным месяцем, когда представители обоих государств заявили о возможной подготовке первого пакета договорённостей, согласно которым тарифы будут снижаться в одинаковом темпе и объёмах. Дальнейшая деэскалация возможна, но здесь, я считаю, необходимо получить ответ на три основных вопроса: 1) какая должна быть реалистичная основа подготовки сделки? 2) что может послужить действенным триггером к подписанию? 3) какой механизм соблюдения нового соглашения? На каждый из этих вопросов нет простого и однозначного ответа, но совершенно ясно одно — даже в законченной торговой войне, как правило, сторона-требователь вынуждена заплатить относительно бо́льшую цену за выход, даже если эта страна — США.

Возврат тарифов на «довоенный» уровень вряд ли сбалансирует требования, выставляемые к КНР. И здесь со стороны США звучат достаточно двойственные месседжи. Вашингтон, похоже, ещё не определился с первичной стратегической целью результата переговоров — достижения уменьшения торгового дисбаланса или прекращения « неэкологичных» торговых практик со стороны Китая. Данная неопределённость не позволяет Пекину рассчитать сценарные эффекты, что в конечном итоге может привести к неудовлетворительному результату переговоров. В любом случае природа угрозы стабильности мировой экономики лежит не в области тарифной политики, а в том, что свод правил ( гласных и негласных), на которых десятилетиями основывалась мировая торговля, может оказаться бессмысленным.

Наблюдая за попытками международных организаций сбалансировать систему глобальных отношений, волей-неволей возникает вопрос адекватности текущего мирового порядка и архитектуры в условиях вызовов новой экономики. Здесь можно выделить две существенных угрозы — постоянно увеличивающийся разрыв между потреблением и сбережением как внутри, так и между ключевыми экономиками; и возврат к мультиполярному миру с риском нестабильности, характерным периоду до Первой мировой войны. Очевидно, что идеалистические основы, заложенные в Бреттон-Вудс, давно потеряли свою актуальность.

Принципы свободной торговли в комбинации с однополярным господством США как гаранта стабильности более не работают, а действующая система международных организаций всё чаще выражает « обеспокоенность», нежели предоставляет действенные механизмы реагирования, тем самым усугубляя нарастающую фрагментарность. Массово создаваемые регуляции высоко эффективны для предотвращения уже прошедших кризисов, но практически бесполезны перед будущими, т.к. рынки развиваются и меняются значительно быстрее, чем регуляторы. Созданная система глобального управления ( институции, международные правила, пакты и соглашения) требует существенного пересмотра. «Old-school» организации более неспособны эффективно координировать финансовые и институциональные процессы современности.

Мир давно стал Agile&Adaptive, и текущая реактивная система отвечает с существенным запозданием на объективную реальность, а именно постоянно нарастающее неравенство, которое к тому же усугубляется неизбежными процессами автоматизации и глобализации. Сегодня мы наблюдаем процесс взаимопроникновения цифровой экономики и экономики прошлого. Однако « дружественное поглощение» ( по оценкам экспертов в самое ближайшее время более 60% мирового ВВП будет формироваться цифровой экономикой, а более 375 млн. людей вынуждены будут обретать новую специальность) может иметь и негативный эффект, выражающийся в так называемой « преждевременной деиндустриализации» в странах с низким и средним уровнем дохода.

Именно неспособность текущей архитектуры международных отношений эффективно дирижировать в условиях изменяющейся среды приводит к тому, что глобальная экономика находится в постоянном квесте перебалансировки. Негативной производной этого являются торговые войны, геополитические игры, нарастающие локальные угрозы и дезинтеграционные тренды.

Сегодня можно смело говорить о кризисе либеральной экономики и её несоответствии условиям « новой нормальности» — теории, которая привела к созданию целого ряда « экономик-казино», где финансовый и реальный сектор развиваются в отрыве друг от друга, питая спекулятивную природу. Политика беспрецедентно низких процентных ставок и «печатного станка» имеет ограниченное влияние. Со временем всё тяжелее и тяжелее становится стимулировать потребление и инвестиции. Это можно назвать типичным парадоксом экономической политики, когда краткосрочный успех стимулов в конечном итоге отдаляет долгосрочную точку равновесия.

Всё вышеперечисленное заставляет задуматься о том, что основой эффективного управления новой экономикой могут служить постулаты на пересечении теории развития и нового прагматизма. Мы прошли череду кризисов, спровоцированных « пузырями» доткома, на рынке недвижимости, в финансовом секторе. Вполне возможно, что сегодня мы наблюдаем « пузырь» безрисковых активов. И, если так, то тогда какой актив станет новым безрисковым? Изменения неизбежны во времени, остаётся вопрос — какую цену мы готовы заплатить и сколько нам понадобиться времени, чтобы выстроить, принять и осознать новую систему ценностей…