Освобождённый из плена Владимир Фомичёв рассказал Фокусу о том, как оказался в подвалах «ДНР», как проходил обмен в декабре 2017-го, и о том, что помогло ему выжить

«Макеевка — это Украина», — кричал Владимир Фомичёв во время обмена пленными в Горловке в конце декабря 2017 года. «Макеевка — это ДНР», — пыталась перекричать его местная «омбудсмен» Дарья Морозова.

«Обмен мог сорваться в любой момент, но я снова не думал о безопасности», — спустя месяц после освобождения станет жалеть Владимир. Так же, как в январе 2016-го, когда приехал в Макеевку и на два года попал в тюрьму «ДНР».

Дом

Мой родной город Макеевка находится рядом с Донецком и чем-то на него похож. Это один из обычных городов Украины, жить можно было. Конечно, Макеевка никогда не была европейским городом, но Донецк был.

В Донецке было много креативно мыслящего людей, студентов, была общественная жизнь. Когда я учился на кафедре философии Донецкого национального технического университета, у нас была городская ячейка Всеукраинской общественной организации «Фундация региональных инициатив». Мы занимались молодёжными проектами.

В 2014-м, когда я получил бакалавра, у нас началась «ДНР». По мне больно ударило, когда в кафе, магазинах, на площадях и улицах стали появляться люди с дубинками. Даже не с дубинками, а с деревянными палками. Вчера ты там гулял, а сегодня — колонна людей с российскими флагами и деревянными палками.

Я не поддержал идею отделения Донецка от Украины, поэтому переехал в Киев — получать специалиста религиоведения в Национальном педагогическом университете имени Драгоманова. Ещё во время учёбы начал работать ассистентом в общественной организации «Центр противодействия коррупции», потом в «Центре UA». Тогда мы занимались проектом «Сильні громади» по развитию гражданского общества на территории восточной Украины. Когда меня посадили, я недавно закончил университет и ещё толком не успел поработать.

Задержание

После переезда в Киев я не был в Макеевке около года. Но решил приехать домой на праздники, и это было абсолютно глупой идей. Наверное, меня сразу сдали. Я даже знаю кто. Он был участником «ФРИ», был с нами на Евромайдане, а потом просто предал. Ну, может, у него взгляды поменялись. Даже несмотря на то, что он причинил мне много боли, я не вправе осуждать его. Я думаю, он когда-нибудь ответит за свой поступок.

4 января 2016-го домой к родителям приехали сотрудники «МГБ», провели обыск. Меня сразу же задержали и повезли «на подвал», там написали уголовное дело. С момента задержания и до того, как я узнал первое своё обвинение, прошло два месяца. До этого меня каждый день допрашивали и били. Было очень больно. Спустя семь месяцев мне объявили приговор: два года лишения свободы за то, что я якобы привёз в Макеевку две гранаты. Суд — как постановочное выступление, всё и так было известно. Кто из нас был клоуном, я так и не понял — они меня веселили или я их.

Я думаю, это случилось отчасти оттого, что я был участником Евромайдана в Донецке. Когда мне было 22, я меньше чувствовал опасность, чем сейчас, когда мне 24 и я только что вышел из плена. Опыт действительно приходит с возрастом, нужно что-то пережить.

Тюрьмы

Два месяца меня держали в донецком «МГБ», полтора года — в СИЗО в Донецке, пять месяцев — в колонии-поселении в Калининском районе Горловки. Самое сложное — это два месяца в «МГБ», их нужно было выдержать. Это действительно больно — и морально, и физически. Даже своим неприятелям я не пожелал бы такое пережить, честно. Но и на тех, кто всё это со мной делал, я не держу зла. Они сами ответят за свой выбор.

В СИЗО было сложно из-за ожидания — непонятно, что с обвинением, как будет проходить суд, будет ли обмен, попаду ли я в список. Тогда меня уже перестали бить, но морально было всё равно тяжело. Среди моих надзирателей сочувствующих Украине не было. Но тех, кто понимал заключённых, всё-таки были. С любым человеком можно выстроить более-менее нормальные отношения. Я знаю, что многим в Киеве непонятно, как можно с «сепарами» разговаривать, но если ты находишься с ними в одном пространстве, от этого не уйдёшь.

Со мной сидели либо «ополченцы», либо уголовники, которые были осуждены за преступления уже при «ДНР». Были люди, которых осудили ещё при Украине и дали им условный срок, но когда пришла «ДНР», их посадили за старые преступления. Но, наверное, больше половины сидящих в СИЗО — это «ополченцы». Говорить с ними о политике, конечно, сложно. Но в любом случае нужно было искать способы коммуницировать. Говорили о том, что происходит в колонии, о музыке, о литературе.

В колонии-поселении в Горловке были работы, это обязательная часть распорядка дня. За отказ — изолятор. Там не нужно было чинить «сепарам» танки. Копать ямы или перевозить продукты — работа, которая не приносит вреда нашему государству, поэтому я не отказывался. Тем более, возможность работать — хоть какой-то вариант нормальной человеческой жизни. Каждый раз, когда у меня была возможность как-то сменить обстановку, я всегда ею пользовался.

Во время следствия связь с родными была через адвоката, её помогли найти мои друзья из «Центр UA». Потом появилась возможность свиданий, передач и телефонных звонков. В колонии можно было звонить уже каждый день по 5–7 минут. Новости узнавал у родителей, возможности пользоваться интернетом не было. Как-то поддерживали книги, хотя это скорее возможность отвлекаться, так же, как и за работой. Как способ отключиться от действительности, которая очень неприятна. Я прочитал «Войну и мир» Толстого, повести и рассказы Чехова, Хемингуэя, Ремарка, Маркеса. Раньше я этого не читал, не было свободного времени, и вот оно появилось.

Освобождение

Вечером 25 декабря меня отвели писать помилование на имя «главы» «ДНР» Александра Захарченко. 26 декабря меня увезли на этап в тюрьму. Но я всё равно думал, что обмен может сорваться в любой момент. Утром 27 декабря нам выдали документы и справки об освобождении, погрузили в автозаки, привезли в Горловку. Там мы просидели ещё часа три-четыре, после чего нас вывели из автозаков и поменяли.

То, что это на самом деле произошло, я осознал только тогда, когда мы пересекли блокпост с украинскими флагами. Было чувство радости и тревоги о будущем — куда нас везут, что будет дальше. И, конечно, ощущение того, что ты свободен, — самое прекрасное. Затянувшаяся церемония меня не смутила, меня встречали друзья и коллеги. Честно говоря, было приятно, что о тебе помнят.

На следующий день была больница — мне лечили зубы и черепно-мозговую травму. Предлагали психолога, но я не знаю, о чём с ним говорить. Моё психическое здоровье, надеюсь, само собой поправится.

Первое время мне было сложно справляться с потоком информации и количеством людей, которые хотят со мной увидеться. За два года я привык, что мне уделяют немного внимания. Да мне и не хочется быть медийной персоной, заниматься политическим проектами. Хочется просто работать и жить свободной жизнью.

Профессор Игорь Козловский рассказывал мне о практике наблюдателя, когда вокруг тебя что-то происходит, а ты просто смотришь со стороны, не реагируя на эмоции. Наверное, это и есть взрослость, уравновешенность.

Читайте также: Настоящие миротворцы. Как миссия ООН сможет завершить конфликт на Донбассе

Я по-прежнему уверен, что Макеевка — это Украина, мне, как и раньше, не нравятся люди, которые с этим не согласны, и я считаю, что кто-то должен сидеть в тюрьме. Но задумываться о том, как закончится этот конфликт, не хочу. Развитием нашей страны нужно заниматься здесь и сейчас. Я хочу делать что-то хорошее для города, который станет для меня родным. Нельзя всё время жить прошлым.